Русские стихи
В доме Герцена, где наряду со знатными представителями советской литературы, но, конечно, в совсем других условиях, проживали и отверженные, одним из соседей Мандельштамов был С. А. Клычков. Его я часто встречал у них, обычно заметно подвыпившего. Люди, вышедшие «из народа», любят прикидываться перед учёной публикой мужиками. Не чужд был этой склонности и С. А. Поэтому он после первого же знакомства решил задирать меня, вернее — оглушать чушью, в которую он сам будто бы верил. — «Вот ведь, по-вашему, никаких чудес на свете не бывает. А моя бабушка сама видела, как сухой куст калины на лесной поляне вдруг ни с того ни с сего сам собой загорелся». Или ещё рассказывал, что на какую-то девку из их деревни «находило», что у неё изо рта начинали выпрыгивать лягушки и т. п. «Вот вы, небось, не верите этому, а чудеса-то бывают». Раскусить этот эпатаж было не очень мудрено. Я отвечал ему, что-де почему же мне не верить, раз это было на самом деле, и что его бабушке, как свидетелю, я доверяю ничуть не меньше, чем самому учёному разучёному. После нескольких попыток вызвать меня на дискуссию с целью показать тщету и ничтожество науки Клычков понял, что из этой затеи со мной ничего не выйдет, и прекратил свои наскоки. А человек он был очень хороший и талантливый.
Однажды в каком-то споре с Мандельштамом он сказал ему: «А всё-таки, О. Э., мозги у вас еврейские». На это Мандельштам немедленно отпарировал: «Ну что ж, возможно. А стихи у меня русские». — «Это верно. Вот это верно!» — с полной искренностью признал Клычков. Ещё бы это было неверно! Для меня Мандельштам не только великий поэт, но именно великий русский поэт. Всё им написанное так целиком в духе русской поэзии, что невозможно вообразить, чтобы его стихи были прекрасным переводом поэта-француза, немца или поэта какой угодно другой страны. Их мог написать только русский поэт.
Очень трудно, может быть, даже невозможно сказать, что же так особенно выделяет нашу литературу и чем определяется принадлежность к ней настоящего русского поэта. Быть может, это — особо острое и трепетное восприятие природы, вообще ландшафта, или неодолимая тяга ко всему стихийному. Но больше всего, по-моему, это — сильнейшее её моральное напряжение. И, конечно, всякий большой поэт должен обожать язык, на котором он пишет, быть зачарованным его звучаньем, звуковой и смысловой магией его слов, игрой и переливами их значения. Поэтому он не может быть дву- или многоязычным.
В Польше в междувоенные годы, особенно в период так называемой «санации», отличавшийся крайним развитием национализма и шовинизма, еврейское происхождение Юлиана Тувима давало повод для самых отвратительных выпадов против него как против польского писателя. Тувим героически и с остервенением отражал их. Он с самым полным правом считал себя польским поэтом. Обладая лингвистическими способностями и зная несколько языков, получивши образование в русской гимназии и по-настоящему понимая всё очарование русской поэзии, сам он писал только по-польски. Это был его язык, и он любил его, как любит свой язык только поэт.
И стихи Мандельштама русские и никакие другие.
Вспомнив здесь о Клычкове, я всё же сообщу ещё один эпизод, связанный с ним, хотя и не относящийся к Мандельштаму. — Жена Клычкова[1] 1 то ли работала в каком-то издательстве, то ли имела отношение к одной из литературных организаций. Однажды, когда она спала, позвонил телефон и кто-то попросил подошедшего Серг. Ант. позвать её. Он, характерно окая, ответил: «Она спит». Тогда голос в телефоне сообщил, что это звонят из секретариата Горького. На это последовал новый ответ. — «И всё-таки она спит». Кто не пережил те времена и не представляет себе бедственного положения опального писателя, не поймёт всей дерзости такого ответа.
Примечания
- ↑ Варвара Николаевна Горбачёва.
© Boris Kuzin. Do not reproduce if commercial. / Борис Сергеевич Кузин. Не допускается копирование в коммерческих целях.
Мы в Телеграм