Я первый смерил жизнь обратным счётом.
Я буду безпристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила по́том
И задымилась, по́ры разрядив.
Я затаился и затих, и замер,
Мне показалось, я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые пе́тли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен
И погружён в молчанье, а пока
Меха́ и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублёр, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шри́фта:
Запас заглавных букв — на одного.
Мы с ним вдвоём прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.
Вот — тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто.
Я знал: сейчас он в бункере закрытом
Бросает горсти мыслей в решето.
И, словно из-за дымовой завесы,
Друзей явились лица и семьи:
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их — всех, с кем вёл я доброе соседство, —
Свидетелями выведут на суд.
Обычное моё босое детство
Обуют и в скрижали занесут.
Чудно́е слово «Пуск!» — подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.
И килограммы превратились в тонны,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые, удивлённо
Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул — не помню, — крик ли, кляп ли.
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала всё топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю, хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, — тишина.
Эксперимент вошёл в другую фазу.
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу,
И получил команду отдыхать.
И неуютно сделалось в эфире,
Но Левитан ворвался в тесный зал —
Он отчеканил громко: «Первый в мире!»
Он про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрёк про самочувствие своё…
Пришла такая приторная лёгкость,
Что даже затошнило от неё.
Шнур микрофона словно в пе́тлю свился,
Стучали в рёбра лёгкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.
Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль, так мало — ничего!
Но я не ведал в этот час полёта,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от неё кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой.
Мы в Телеграм