Я не сумел понять Тебя в тот раз,
Когда в туманы зимние оправлен,
Ты убегал от посторонних глаз,
Но всё же был прекрасен без прикрас,
И это я был злобою отравлен.
И Ты меня провёл на том пиру,
Где до рассвета продолжалось бденье,
А захмелел — и головой в Куру́,
И где уж тут заметить поутру
В глазах хозяйки скучное презренье!
Вокруг меня сомкнулся, как кольцо,
Твой вечный шум в отливах и прибоях.
Потягивая кислое винцо,
Я узнавал усатое лицо
В любом пятне на выцветших обоях.
И вновь зурна́ вступила в разговор,
И вновь с бокалом истово и пылко
Болтает вздор подонок и позёр…
А мне почти был сладок Твой позор,
И в самолёте, по пути домой,
Я наблюдал злорадно, как грузины,
В Москву ещё объятую зимой,
Везут мешки с оранжевой хурмой,
И с первою мимозою корзины.
И я не понял, я понять не мог,
Какую Ты торжествовал победу,
Какой Ты дал мне гордости урок,
Когда кружил меня, сбивая с ног,
По ложному, придуманному следу!
И это всё — и Сталин, и хурма,
И дым застолья, и рассветный кочет, —
Всё для того, чтоб не сойти с ума,
А суть Твоя является сама,
Но лишь, когда сама того захочет!
Тогда тускнеют лживые следы,
И начинают раны врачеваться,
И озаряет склоны Мтацменды
Надменный голос счастья и беды,
Нетленный голос Нины Чавчавадзе!
Прекрасная и гордая страна!
Ты отвечаешь шуткой на злословье,
Но криком вдруг срывается зурна́,
И в каждой капле кислого вина
Есть неизменно сладкий привкус крови!
Когда дымки́ плывут из-за реки,
И день дурной синоптики пророчат,
Я вижу, как горят черновики!
Я слышу, как гремят грузовики!
И сапоги охранников грохочут —
И топчут каблуками тишину,
И женщины не спят, и плачут дети,
Грохочут сапоги на всю страну!
А Ты приемлешь горе, как вину,
Как будто только ты за всё в ответе!
Не остывает в кулаке зола,
Всё в мёрзлый камень памятью одето,
Всё, как удар ножом из-за угла…
«На хо́лмах Грузии лежит ночная мгла…»
И как ещё далёко до рассвета!
Мы в Телеграм