Я был во сне, когда пришли судить.
Остановились, капюшоны сняли.
Неумолимости суровой нить
Мне руки спутала — мои меня распяли.
Их было много, всех не сосчитать:
Свои, чужие — встав стеной законной.
Чуть в стороне чернела тенью мать,
Сравнимая с поблекшею иконой.
Слух резал треск чадящих вонью свеч.
От ужаса заныло под лопаткой,
Как будто псов спустили, чтоб стеречь,
И псы мне в ляжки впи́лись мёртвой хваткой.
Молчали, только ветер за спиной.
Дед наконец промолвил, отвернувшись:
«Так вот ты кто! Так вот ты есть какой!..» —
И замолчал, растерянно запнувшись.
Но взвыла тетка: «О какой позор!» —
И своды эхом гулким подтвердили;
Отец изрёк (в глазах сквозил укор):
«Зачем тебя мы с матерью роди́ли?!»
Учитель прогнусавил, сняв очки:
«Мы этому ль тебя учили в школе?»
А друг, скосив презрительно зрачки,
Мне предложил: «Повесился бы, что ли.»
Вздохнула бабка: «Вну́чек, что ж с тобой?
Из всех внучат ты самый был любимый».
И брат с насмешкой бросил: «Голубой» —
Как между глаз картечною дробиной!
«Несчастный пидор! Грязный сосунок!»
Слилось во мне многоголосым воем,
Затмивши материнское: — «Сы-но-о-к!»
Я был один, я был средь них изгоем.
И я вскричал: — «Послушайте же вы!..»
Но крик мой в общем гаме задохнулся.
И разрывая плотью ужас тьмы,
Я не успел ответить, я проснулся.
Я не успел ответить, я проснулся,
Но пробужденье было хуже сна:
В глухих толчках отчаянного пульса
Свело виски и вымокла спина.
О люди! Как до вас мне докричаться?
Чужая жизнь вам счастья не даёт.
Привыкшая в чужом белье копаться,
В любую щель молва свой нос суёт.
Я голубой — смотрите, мне не стыдно!
Мне естество своё не поломать.
Но как же горько, больно и обидно
В ряду суде́й найти отца и мать.
Я голубой. Хоть в чёрный цвет закрасьте,
Я всё равно останусь голубым.
И в этом моё счастье и несчастье,
И мне вовек не быть уже другим.
Вам не понять моих томлений странных,
У вашей правды под ногтями грязь.
Иль в вашем мире нет уже изъянов,
И в ваших душах нечисть извелась?
Вы будете носить свои одежды
И жрать молву под соусом любым,
А я живу и буду жить как прежде,
И всем назло останусь голубым.