* * *
Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
а услышалось — глас наяву.
— Я трамвайная вишенка, — он мне сказал,
прозревая воочью иные миры, —
я трамвайная вишенка страшной поры
и не знаю, зачем я живу.
Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
но слова эти так и остались во мне,
будто я, будто я, а не он,
будто сам я сказал о себе и о нём —
мы трамвайные вишенки страшных времён
и не знаем, зачем мы живём.
Гумилёвский трамвай шёл над тёмной рекой,
заблудившийся в красном дыму,
и Цветаева белой прозрачной рукой
вслед прощально махнула ему.
И Ахматова вдоль царскосельских колонн
проплыла, повторяя, как древний канон,
на высоком наречьи своём:
— Мы трамвайные вишенки страшных времён.
Мы не знаем, зачем мы живём.
О российская муза, наш гордый Парнас,
тень решёток тюремных издре́вле на вас
и на каждой нелживой строке.
А трамвайные вишенки русских стихов,
как бубенчики в поле под свист ямщиков,
посреди безконечных российских снегов
всё звенят и звенят вдалеке.
<19??>
|
|
http://levitansky.ru/?r=2&m=31&s=455
Мы в Телеграм