«Приносили к Нему детей,
чтобы Он прикоснулся к ним;
ученики же не допускали приносящих.
Увидев то, Иисус вознегодовал и сказал им:
пустите детей приходить ко Мне
и не препятствуйте им,
ибо таковых есть Царствие Божие.
Истинно говорю вам:
кто не примет Царствия Божия,
как дитя, тот не войдет в него.
И, обняв их, возложил руки на них
и благословил их.
(Евангелие от Марка, глава 10, стихи 13-16)
Стремиться ввысь — и с каждою ступенью
Вновь падать вниз, измучившись борьбой…
Прости меня и научи смиренью,
Дай снова стать ребёнком пред Тобой.
Дай, отрешась от суетного знанья,
От шума улиц и от пы́ли книг,
Искать в душе́, в забрезжившем сияньи
Такой родной, но позабытый Лик.
Мы все́ — Твои. Мы все́ — созданья Бога…
Не всё ль равно, кто видел Твой приход?
Дай мне пройти по всем Твоим дорогам,
По склонам гор, где Ты учил народ.
Перенеси сквозь тьму тысячелетий
В далёкий край на горную тропу,
Где с матерями маленькие дети
Влили́сь в большую пёструю толпу…
Взбираясь смело с матерью любимой
На гору, вверх, куда народ всходил,
Не я ли шла, дитя Иерусалима,
К Учителю, чтоб Он благословил?
Синело небо над тропою горной,
Сверкало море радостно вдали…
Я в гору шла за матерью покорно,
Не думая, куда меня вели…
Учитель был с кудрявою бородкой.
(На древнего похож ли мудреца?)
Казалось мне, что свет струится кротко
От смуглого, спокойного лица…
Он поглядел, меня как будто зная,
Обняв меня, привлёк к Себе слегка.
На голову легла, благословляя,
Прохладная и нежная рука.
И всё слилось в единое сиянье,
Проникнув в душу детскую до дна,
И взгляд Его, и чистое дыханье,
И искорки в глазах, и тишина…
В палящий зной повеяло прохладой
От ясного высокого чела…
Я унесла с собой такую радость,
Которую вместить я не могла.
Я вниз спускалась горною тропою,
Над травами порхали мотыльки,
Я уносила радостно с собою
Прикосновенье ласковой руки.
И вдруг остановилась в изумленьи,
До глубины души потрясена,
Как будто бы Его прикосновеньем
Природа вся была оживлена.
Синело ярко небо Галилеи,
Сверкало море гладью голубой,
Всё сладостней, напевней, всё слышнее
Шумел внизу у берега прибой…
Всё жи́ло Им и всё Его любило,
Он каждой травке был давно знаком,
О Нём с любовью море говорило
Таинственным певучим языком.
Прохладною волною набегая,
Оно о Нём шептало берегам…
Я поняла, Кто солнце зажигает,
Когда оно восходит по утрам.
И полевым цветам благоуханье,
Плодам созревшим сочность их и вкус,
Ликующее птицам щебетанье —
Всё подарил Учитель Иисус.
Когда же я, впитав всем сердцем радость,
Шепнула про себя: «Благодарю»,
Он мне прислал с вечернею прохладой
Большую ленту — алую зарю…
Когда ж расположились все́ на отдых,
С верблюдов снявши их тяжёлый груз,
В глубоком небе радостные звёзды
Зажёг для нас Учитель Иисус.
* * * * *
А время шло, минувшее сметая,
Но был в душе неизгладимый след, —
Палящий зной, тропа в горах крутая,
Прибоя шум, неизрече́нный свет…
И радость, непонятная, как прежде,
Но в сердце неизменная всегда,
И детский взор, направленный в надежде
Туда, туда… неведомо куда.
И в день весенний, радостью согретый,
По улицам, сияньем залиты́м,
Торжественно Пророк из Назарета
На ослике вступил в Иерусалим.
Теснясь к Нему, исполненный надежды,
Народ кричал: «Хвала Тебе! Хвала!»
И расстилал пред осликом одежды
И пальмовые листья постилал.
Свой щедрый свет на город изливая,
Весенние сияли небеса,
И детские, отцов перебивая,
Счастливые звенели голоса.
И я, крича со всеми малышами,
К Учителю спешила моему,
А ослик двигал длинными ушами,
Благодаря и радуясь Ему.
И ехал Он средь радостного шума,
К Нему неслось: «Хвала Тебе! Хвала!»
И грустная торжественная дума
В Его чертах спокойных залегла.
А я узнала взгляд Его спокойный,
И волосы, упавшие волной,
И над толпой, шумящею нестройно,
Повеяло отрадной тишиной…
И вновь в душе запело шумно море,
И склон горы возник в сияньи дня,
И всё, что мне открылось в тихом взоре
Того, Кто знал и Кто любил меня.
И в радости безмерной, несказанной
С народом я бежала и звала,
Кричала я восторженно: «Осанна!
Хвала Тебе, Давидов Сын! Хвала!»
* * * * *
Не помню я, когда всё это было,
Когда погас сиявший в сердце рай…
Мать поутру́ в тревоге разбудила
И говорит: «Идём скорей! Вставай!»
И я была тревогою объята,
Не ведая, какое горе ждёт…
А у дверей правителя Пилата
Толпился в ожидании народ.
И что-то непонятное творилось,
Священники стояли впереди…
И сердце взбудораженное билось
И замирало с трепетом в груди…
Их лица были сумрачны и строги,
И весь народ толпился у дверей,
А сзади жались женщины в тревоге,
Шептались тихо с матерью моей.
И шёпот их, исполненный печали,
Касался больно слуха моего…
Там, за дверьми, кого-то бичевали,
Но я спросить боялась их: кого?
Но каждый стон казался сердцу слышен,
В моей груди рыданьем закипал…
Раскрылись двери. И правитель вышел.
И сразу всколыхнулась вся толпа…
Он вывел в багрянице к ним Кого-то,
В терновом, окровавленном венце,
Я увидала кровь и капли пота
На страшно бледном и худом лице…
И я Его узнала — задрожала,
Заплакала в мучительной тоске…
Сгущалась капля крови и бежала
По вздрагивающей трепетно щеке…
О чём Пилат беседовал с толпою?
Я не могла расслышать ничего…
Но вся толпа взметнулась с диким воем:
«Распни Его! Распни, распни Его!»
«Распни! Распни!» — неистово кричали…
Молчал Пилат, как будто бы грустя…
А женщины безумно зарыдали,
И, вскрикнувши, заплакало дитя…
* * * * *
Его убьют. О, как жестоки люди!
Нельзя спасти. Нельзя остановить…
И Он умрёт… И ничего не будет…
Но разве Солнце можно умертвить?
И Он пошёл, истерзанный бичами,
Едва живой, не в силах крест нести…
О, солнце, вспыхни яркими лучами,
В последний раз дорогу освети!..
Ведь с Ним умрут в невыносимой муке
И солнца свет, и трепет звёзд во мгле,
И моря шум, — и всё, что эти руки
Дарили нежно небу и земле…
Мы шли за Ним. Все женщины рыдали
И с воплями молились за Того,
Кто исцелял болезни и печали,
Учителя и Друга своего.
И вся в слезах от скорби непосильной,
Непоправимой, горестной беды,
Смотрела я, как на дороге пыльной
Он оставлял кровавые следы…
А на горе, спалённой солнцем жгучим,
Где сразу смолк тяжёлый гул шагов,
Я слышала, Он голосом певучим
Молился громко за Своих врагов.
Но ничего увидеть не могла я,
Всё захлестнул горячих слёз поток…
И всё стучал, все́ звуки заглушая,
Стучал в ушах жестокий молоток…
* * * * *
Учитель наш!
В последний раз с Тобою.
Мы скоро все погибнем в темноте…
Как высоко над бурною толпою
Он вознесён, распятый на кресте!
Кого теперь могу на помощь звать я?
Кто нас спасёт, когда Он ра́спят Сам?
Он жив ещё… В последний раз объятья,
Жалея нас, Он простирает к нам.
Его лицо залито всё слезами,
На нём слились предсмертный пот и кровь.
И Он глядит печальными глазами,
В последний раз дарящими любовь.
Свет солнца гас. Какой ужасный жребий!
Но свет любви ещё сиял с креста…
И, наконец, погасло солнце в небе,
В шестом часу настала темнота…
Затихло всё. Лишь слышалось дыханье,
Распятого, глядящего во тьму,
И сдержанные, тихие рыданья,
То Мать Его приблизилась к Нему.
Но вдруг во тьме раздался громкий голос,
Страдальца крик, зовущего Отца,
И от тоски, как смертный час, тяжёлой
Единой болью дрогнули сердца́…
И замер крик предсмертного страданья,
Затих во тьме, тоскуя и моля…
А вслед за ним с тяжёлым грохотаньем
На месте казни дрогнула земля.
* * * * *
Была весна. Сияло солнце в вешней
Безоблачной, глубокой синеве…
Я плакала всё громче, безутешней,
Весенним утром лёжа на траве…
Так вольно за чертой Иерусалима
Дышали солнцем мирные поля,
Такой прекрасной, Господом любимой,
Была вокруг весенняя земля.
Видала я, — Его с креста снимали…
Не может быть, чтоб озарилась мгла!..
Над Ним, Усопшим, близкие рыдали
И мёртвого, рыдая, целовали…
Так почему земля не умерла?
Томилась я в неразрешимой думе,
К Кому направлю слёзы и мольбы?
Он умер, да! Видали все́: Он умер!
Он умер? Нет! О нет! Не может быть!
Не может быть, когда сияет солнце,
Чтоб умер Тот, Кто создал солнце Сам,
Кто дал тепло живительное солнцу
И синеву глубоким небесам!..
Я долго-долго плакала от жгучей,
Немой тоски, не ведая пути…
И чей-то голос сладостно-певучий
Проговорил с любовью: «Не грусти!»
Взглянула я… Так это Ты, Учитель?
Исчезло всё, — смятенье, боль и страх…
Он бледен был, но солнечные нити
В каштановых сквозили волосах.
А на руках — кровавый след распятья,
Во взоре — грусть, но грусть Его светла,
И тяжесть мук таинственной печатью
На бледное лицо Его легла.
Но было в Нём победное сиянье:
И тяжких мук, и кре́стной смерти след,
Кровавый пот, и слёзы, и рыданья
В Его лице преобразились в Свет…
Благословив, сияющий лучами,
Он в синеве растаял без следа…
Он отошёл. Но не было печали,
Он был со мной отныне навсегда.
И вся земля — Его благословенье,
Она твердит: «Надейся и живи!»
И вся земля — Его прикосновенье,
Его ничем не скованной любви.
И Божий мир раскрылся мне, сияя…
Всё ликовало, — листья и трава,
И вся земля, таинственно живая
Непобедимой жизнью Божества.
Мне так легко. Мне ничего не надо.
Прекрасен мир. Бездонна синь небес…
А я храню, а я лелею радость,
Что всё живёт и что Господь воскрес.
Мы в Телеграм