Уезжаете?! Уезжайте (Александр Галич)
|
Елена Боннэр:
«А вскоре пришло 29 декабря, день, когда в комнате № 8 — Дубовый зал, по-моему, называется — вершили писатели Сашину судьбу. Потому что я думаю, что именно решение, принятое в этой комнате, лишило его Москвы, которую он любил, — очень любил, он был москвич до кончиков ногтей, — лишило Родины. И может быть, привело к его смерти».
АГ: «В здании Центрального Дома литераторов <<..>> наверху, на втором этаже, в комнате номер восемь, которую ещё называют Дубовым залом, шло заседание секретариата Московского отделения Союза советских писателей, и вопрос на повестке дня стоял один-единственный: об исключении писателя Галича Александра Аркадьевича из членов Союза советских писателей за несоответствие его — Галича — высокому званию члена данного Союза.
АГ: …Я сидел в удобном кресле, курил и с интересом слушал, что говорил обо мне Аркадий Васильев — тот самый, что выступал общественным обвинителем на процессе Синявского и Даниэля; что кричал обо мне Лесючевский, которого в конце пятидесятых годов чуть было тоже, под горячую руку, не исключили из Союза, когда была доказана его плодотворная деятельность в сталинские годы в качестве стукача и доносчика, но потом его, конечно, простили — такие люди всегда пригодятся — и даже назначили директором издательства „Советский писатель“ и ввели в члены секретариата Московского отделения.
АГ: Мне было крайне интересно узнать, что думает обо мне неистовый человеконенавистник Николай Грибачёв. А он думал обо мне, бедном, очень плохо. Он просто ужасно обо мне думал!» («Генеральная репетиция»)
АГ: «…Было четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Это были: Валентин Петрович Катаев, Агния Барто — поэтесса, такой писатель-прозаик Рекемчук Александр и драматург Алексей Арбузов, - они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вёл себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, нужно исключить, но вот эти долгие годы, они не дают ему права и возможности поднять руку за моё исключение». (Из передачи на радио «Свобода» от 28 декабря 1974 года)
АГ: «…Арбузов возьмёт реванш и назовёт меня „мародером“».
АГ: «В доказательство он процитирует строчки из песни „Облака́“:
АГ: — Но я же знаю Галича с сорокового года! — патетически воскликнет Арбузов. — Я же прекрасно знаю, что он не сидел!..
АГ: Правильно, Алексей Николаевич, не сидел! Вот если бы сидел и мстил — это вашему пониманию было бы ещё доступно! А вот так, просто взваливать на себя чужую боль, класть „живот за други своя“ — что за чушь!
АГ: Потом голосом, исполненным боли и горечи, Арбузов скажет ещё несколько прочувствованных слов о том, как потрясён он глубиной моего падения, как не спал всю ночь, готовясь к этому сегодняшнему судилищу.
АГ: Он будет так убедительно скорбеть, что все выступающие после него, словно позабыв, на какой предмет они здесь собрались, станут говорить не столько обо мне и моих прегрешениях, сколько о том, как потрясла и взволновала их речь Арбузова, будут сочувствовать ему и стараться помочь». («Генеральная репетиция»)
АГ: «Вот. Они проголосовали против. Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете. Ну, они насторожились, они ясно уже решили — сейчас им расскажут детективный рассказ, как я где-нибудь туда, в какое-нибудь дупло, прятал секретные документы, получал за это валюту и меха, но… Но им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли. Им сказали:
АГ: — Видите, вы, очевидно, не в курсе, — сказали им, — там просили, чтоб решение было единогласным.
АГ: Вот всё, что им открыли, дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за моё исключение…» (Из передачи на радио «Свобода» от 28 декабря 1974 года)
Елена Боннэр:
«В вестибюле стояли я и Сара Бабёнышева. И я выкурила столько пачек, сколько можно за это время выкурить… Загнанные в этом пространстве вестибюля — от гардероба до гардероба. Тогда гардероб был с двух сторон. Сейчас, когда я слышу или читаю некоторые блаженно-радостные воспоминания о Саше, мне очень хочется крикнуть: «Вас там не стояло!» Многих. И даже многих членов комиссии по его литературному наследству. Это правда, их там «не стояло»… И когда Саша вышел, он шёл как слепой, не видя людей, которые чуть-чуть от него шарахались. Все ведь знали, что там происходит, и никто в вестибюле, кроме меня с Сарой, к нему не бросился. И вот он положил руки нам на плечи (Сара невысокая, ниже меня) и сказал: «Девочки, пойдёмте». Он весь трясся и ничего не говорил. В машине он всё курил. И только дома начался рассказ. А фраза «девочки, пойдёмте» — это отряхнуть, больше никогда не войти в эту дверь».
Мы в Телеграм