…Разжигая печь и руки грея,
наскоро устраиваясь жить,
мать моя сказала: «Мы евреи.
Как ты сме́ла это позабыть?»
Да, я сме́ла, — понимаешь? — сме́ла.
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела, —
с детства было как-то недосуг.
Родины себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
родину на свете получают
непреложно, как отца и мать.
Было трудно, может быть, труднее,
только мне на всё достанет сил.
Разве может быть земля роднее
той земли, что верил и любил,
той земли, которая взрастила,
стать большой и гордой помогла?
Это правда, мама, я забыла,
я совсем представить не могла,
что глядеть на небо голубое
можно только исподволь, тайком,
потому что это нас с тобою
гонят на Треблинку босиком,
душат газом, в душегубках губят,
жгут, стреляют, вешают и рубят,
смешивают с грязью и песком.
«Мы — народ, во прахе распростёртый,
мы — народ, повергнутый врагом»…
Почему? За что? Какого чёрта?
Мой народ, я знаю о другом.
Знаю я поэтов и учёных
разных стран, наречий и веков,
по-ребячьи жизнью увлечённых,
благодарных, грустных шутников.
Лорелея, девушка на Рейне,
старых струй зелёный полутон.
В чём мы провинились, Генрих Гейне?
Чем не угодили, Мендельсон?
Я спрошу и Маркса и Эйнштайна,
что великой мудростью полны, —
может, им открылась эта тайна
нашей перед вечностью вины?
Милые полотна Левитана —
доброе свечение берёз,
Чарли Чаплин с бледного экрана, —
вы ответьте мне на мой вопрос:
разве всё, чем были мы богаты,
мы не роздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не тая талантов,
не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
тружеников малых и больших.
Я спрошу потомков Маккавеев,
кровных сыновей своих отцов,
тысячи воюющих евреев -
русских командиров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
племени, гонимого в веках,
мальчики, пропавшие без вести,
мальчики, погибшие в боях.
Вековечный запах униженья,
причитанья матерей и жён.
В смертных лагерях уничтоженья
мой народ расстрелян и сожжён.
Танками раздавленные дети,
этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
но мы знаем, время воскресит.
Мы — евреи. Сколько в этом слове
горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
только знаю: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
сволочь, заклеймённая в веках,
и людская кровь заговорила
в смертный час на многих языках.
Вот теперь я слышу голос крови,
смертный стон народа моего.
Всё слышней, всё ближе, всё суровей
истовый подземный зов его.
Голос крови. Тесно слита вместе
наша несмываемая кровь,
и одна у нас дорога мести,
и едины ярость и любовь…
Мы в Телеграм