АРХИМАНДРИТ
СОФРОНИЙ
(Сахаров)
ПИСЬМА БЛИЗКИМ ЛЮДЯМ
Переписка с семьёй протоиерея Бориса Старка
Москва
Издательство «Отчий дом»
1997
Текст опубликован в рамках проекта «SouLibre» в 2013 году.
От редакции
Впервые публикуемые письма архимандрита Софрония к семье протоиерея Бориса Старка глубоко поучительные, излучающие истинную любовь, по своему духовному благодатному наполнению, а также малоизвестному биографическому материалу не могут быть достоянием только личного семейного архива.
Мы глубоко признательны семье недавно почившего о. Бориса Старка за любезно предоставленные письма, позволяющие всем нам ещё раз встретиться с живым словом одного из последних подвижников наших дней, великого молитвенника, богослова, и духовного писателя — старца Софрония. В эту книгу мы включили многочисленные фотографии, присланные о. Софронием семье Старков, а также рассказ о блаженном отроке Серёжике Старке, написанный монахиней Серафимой (Осоргиной).
А 0403000000-008 24Р (03)-97
ISBN 5-7676-0092-9
© Издательство «Отчий дом», 1997
© Протоиерей Борис Старк — составление, примечания, 1997
ВСТУПЛЕНИЕ
11 июля 1993 года, в день памяти преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, на 97-м году закончилась земная жизнь архимандрита СОФРОНИЯ (Сахарова).
Для многих имя о. Софрония известно по книге «Старец Силуан», автором которой он является.
Преподобный Силуан — афонский подвижник нашего века, блаженный старец, духовный наставник о. Софрония. Причислен к лику святых Константинопольской Православной Церковью в 1988 году. Его имя внесено в святцы Русской Православной Церкви по благословению Святейшего Патриарха Алексия II.
Воистину, «дивны дела Твои, Господи»: преподобный Силуан преставился в 1938 году, 24 сентября по новому стилю, также в день памяти преподобных Сергия и Германа Валаамских.
В 1947 году, проведя более 22-х лет в монастырях на Афоне, иеромонах Софроний приехал во Францию, где познакомился с семьёй протоиерея (в те годы ещё иерея) Бориса Старка: его женой Наталией Димитриевной и их детьми. Сорок шесть лет связывала их любовь во Христе и братская дружба.
О. Борис Старк родился в 1909 году в Кронштадте в семье морского офицера. Его отец, Юрий Карлович Старк, восемь лет плавал на крейсере «Аврора», пройдя путь от минного офицера до старшего офицера крейсера. Позже, уже в чине контрадмирала, командовал Сибирской флотилией. После захвата власти коммунистами, он, не приняв новый режим, устанавливаемый безбожниками на Родине, увёл корабли флотилии на Филиппины, затем перебрался в Европу, в Париж.
В 1925 году, когда умерла мать, Борис Старк в 15-летнем возрасте эмигрировал вместе с младшей сестрой во Францию, для встречи с отцом. Началась нелёгкая жизнь, общая для всех беженцев из многострадальной России... Борис Старк принимает участие в Русском Христианском Студенческом Движении. В 1929 году на съезде Р.Х.С.Д. Борис Георгиевич знакомится с дочерью русского полковника-кавалериста, со своей будущей женой — Наталией Димитриевной Абашевой. В этот день им обоим исполнилось по 19 лет. Через пять дней митрополит Евлогий (Георгиевский), их духовник, благословляет молодых на венчание, которое совершает в том же году.
В 1930 году в семье Старков рождается первенец, Серёжик. Богу было угодно взять к Себе воистину блаженного отрока в 9-летнем возрасте. (О нём опубликованы в конце книги воспоминания Антонины Михайловны Осоргиной, в монашестве м. Серафимы.) В 1931 году у о. Бориса и матушки родилась дочь Вера, в 1944 — сын Михаил, в 1946 — Николай.
Приняв священство в 1937 году, с 1940 о. Борис был священником Русского Дома и русского православного кладбища Сент-Женевьев де Буа под Парижем. Здесь проходило совместное служение о. Софрония и о. Бориса. Архимандрит Софроний очень полюбил всю семью Старков и сблизился с ними настолько, что даже исповедался о. Борису.
В 1952 году о. Борис Старк с семьёй вернулись на Родину. Он предполагал ехать в Ленинград, откуда был родом, но Святейший Патриарх Алексий I (Симанский) сказал, что ему надо «обрусеть» в провинции. Это, по-видимому, спасло о. Бориса от репрессий тех лет. Вначале он получил назначение в Кострому, затем с 1953 по 1960 год служил в Херсоне настоятелем собора и Секретарём Херсонской епархии. Это был период расцвета церковной деятельности о. Бориса. Он строил новые храмы, освящал престолы (это в ТЕ годы!). Многих мальчиков привёл в алтарь, направил в Одесскую семинарию. Теперь они стали священниками, а один — епископом.
С 1960 по 1962 год о. Борис Старк служил в Рыбинске, с 1962 года — в Ярославле, настоятелем кафедрального собора. Протоиерей Борис Старк был удостоен высшей награды русского духовенства — Патриаршего креста.
Со своей супругой Наталией Димитриевной о. Борис прожил в полной любви и согласии более 66 лет, вырастив троих детей. Господь благословил их 10-ю внуками и 9-ю правнуками. Два сына о. Бориса — ныне священники Ярославской епархии; в разные годы они служили также на приходах Бельгии и Ливана.
К большому прискорбию, о. Борису не удалось дожить до выхода этой, столь ожидаемой им книги. Он скончался после тяжёлой болезни, на Святой седмице, в день памяти вифлеемских младенцев-мучеников, 11 января 1996 года.
Несомненно, долгая жизнь, духовный опыт отца Софрония будут тщательно изучаться, и ещё найдётся автор, который сможет достойно отобразить это на бумаге для блага грядущих поколений.
Сейчас же наша семья хочет поделиться тем сокровищем, которое сохранилось у нас и заключается в письмах отца Софрония до и после нашего отъезда из Франции. Архимандрит Софроний до конца своих дней не переставал духовно окормлять нашу семью, регулярно переписывался с нами. Трижды удалось повидать его после отъезда, встретиться и с его келейниками.
Письма воспроизведены с сохранением всех их особенностей: языка, шрифтовых выделений (письма напечатаны на машинке), смысловых акцентов и т. д. Единственно, что мы себе позволили, — это выпустили места, относящиеся только к нашей семье и имеющие сугубо личный характер, а также некоторые имена заменили буквами. Всё то, что может вызвать общий интерес, оказать помощь в наше трудное (в духовном смысле) время, научить молитве, мы оставили без изменения.
Все письма расположены в хронологическом порядке. В начале книги мы даём обращение о. Софрония съезду Р.Х.С.Д. и его слово после молебна при проводах нашей семьи в Россию.
Мы благодарим Господа нашего Иисуса Христа за радость и счастье, выпавшие на нашу долю, за то, что мы знали отца Софрония, за его любовь и молитвы.
Душа его во благих водворится и память его в род и род.
Семья протоиерея Бориса Старка,
г. Ярославль
СЛОВО
к съезду Христианской молодёжи Р.Х.С.Д.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Дорогие мне о Господе братья и сестры.
Мир Воскресшего Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и благодать Святого Духа да будут с вами в эти дни и во все дни жизни вашей.
И в этом году я хотел бы быть с вами в дни съезда вашего кружка, как был в прошлом. Общение с вами для меня всегда большая радость, потому что вы любите Христа, потому что вы, несмотря на молодость вашу, подлинные аристократы духа. И хотя я сейчас лишён радости совместной с вами молитвы и непосредственного общения, но всё же я полон благодарности Богу, что в ответ на ваше приглашение могу послать вам, как брат, свой искренний привет и наилучшие пожелания, а как священник, хотя и недостойно носящий сей сан, своё благословение и слово от сердца. Мы должны непрестанно благодарить Бога, Который дал нам возможность духовного общения через живое слово, живое потому, что исходит оно от Живого Бога.
Не раз мы в наших прошлых встречах говорили о необходимости сознавать, что мы призваны к великому, воистину божественному служению Нового Завета, который заключил Господь наш Иисус Христос Своей Кровью. Сознавать это вовсе не есть гордость. Св. Иоанн Богослов говорит: Мы знаем, что мы от Бога... Знаем также, что Сын Божий пришёл и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного... (1 Иоан. 5, 19-20).
Это знание нам необходимо и как неистощимый источник сил для несения нашего служения, которое превышает силы человека. Мы видим, в каком мраке живёт наш мир на протяжении всей своей истории. Причина неизбывности и тяжести страданий мира заключена не в реальных условиях земной жизни, а исключительно в мятеже богоборческого духа человека. И наше служение состоит в стремлении силой любви преодолеть этот богоборческий мятеж человечества. И когда мы соприкасаемся с миром в порядке нашего служения — видим, как оно безмерно тяжело. Неведомо, почему Бог не благоволил нам дать силу «целить всякую язву в людях», как дал святым апостолам и нашим отцам. И, лишённые этой силы целительной, мы покрыты как бы непрестанным позором в нашем служении. Когда к нам приходят люди, сокрушённые тяжестью страданий, и ищут от нас помощи и утешения, то мы даём им как бы обратное тому, что ждут они от нас. Наше слово без видимой помощи в большинстве случаев остаётся невоспринятым.
Больше того, оно кажется жестоким. Мы призываем к терпению и надежде. И в ответ на наш призыв мы слышим: «Легко сказать — терпи, но каково терпеть, когда страдания становятся несносимыми. Легко говорить — не отчаивайся, надейся, но как пронести эту надежду, видя кругом полное смятение, развал и отчаяние». В печали сердца моего я много раз думал, что если приходящие к нам не будут получать видимую чудодейственную помощь, то мы пребудем в позоре до конца дней наших. Но не потому мы покрыты позором, что слово наше неистинно или извращённо, а потому, что оно, без видимых знамений, доступно лишь немногим избранникам. Кто откроет людям духовный слух, кто даст им духовные очи, чтобы могли они услышать и увидеть красоту и свет проповедуемого Церковью слова настолько, чтобы душа их отвратилась от всего остального? Отвратилась не в смысле неприязни, ненависти, но в силу сознания неравности всего остального, что есть в мире, слову Христа. А мы в безумии своём дерзаем говорить, что предлагаем вам, и всем людям вообще, именно это слово Христа, дающее вечную жизнь.
Выше я назвал вас — аристократами духа. Не с тем, чтобы льстить вам, сделал я это. Я действительно удивляюсь вам, что вы сердцем своим почуяли, где правда Христова, и в наши лукавые, полные соблазнов дни, предпочли терпеть с нами многие житейские трудности и поношения. Так, апостол Павел в Послании к евреям похваляет Моисея за то, что тот лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное греховное наслаждение, и поношение Христово почёл бо́льшим для себя богатством, нежели египетские сокровища (Евр. 11, 25-26). Не удивляйтесь тому, что нас мало, что плоды проповеди нашей так ничтожны количественно. Величие слова нашего от этого не умаляется, и истина в самом существе своём не страдает. Слово Божие обращается к свободному человеку безнасильственно кротко, и человек может принять его или отвергнуть. Неуслышанные, отвергаемые, гонимые, мы замыкаемся в своих углах и предпочитаем молчание. Мы видим, что мир идёт своими путями. Сердца людей с жадностью открываются, чтобы принять в себя всякое семя недоверия, неприязни, ненависти, вражды, и глухи и слепы остаются к призывам Церкви — любить ближнего. Но особенно режущим становится неблагородство людей, когда свою вражду и неправду они прикрывают именем Христа и служением Богу.
В своём обращении к вам я назвал вас дорогими о Господе. Дорогими и возлюбленными вы являетесь для нас за свою любовь к правде Христовой. Что вы видите от Церкви нашей, кроме тех трудностей житейских, в которых она живёт. И, однако, вы любите её. Мы, старшие вас годами, приближаемся к исходу нашему. Мы в меру слабых наших сил передали вам слово истины, принятое нами от отцов наших духовных. И самое глубокое желание наше в том, чтобы и вы пронесли на своём жизненном пути до конца это святое наследство, передав его тем новым, нарождающимся людям, которые способны и достойны будут принять его.
А теперь, кончая моё маленькое слово вам, хочу заключить его словами великого апостола Павла: Иисус, дабы освятить людей Кровью Своею, пострадал вне врат. Итак выйдем к Нему за стан, нося Его поругание; ибо не имеем здесь града пребывающего, но грядущего взыскуем (Евр. 13, 12-14).
Благодать Господа нашего да будет со всеми вами неотступно.
Любящий вас о Христе
иеромонах Софроний.
Ницца, 10 мая 1951 г.
СЛОВО,
сказанное после молебна
при проводах о. Бориса Старка и его семьи в Россию
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Возлюбленные о Христе братья и сестры.
Вам всем прекрасно известны слова, я бы сказал — заповеди, великого Павла, апостола Христова: Задняя забывая, в передняя же простираяся (Флп. 3, 13). И другое: Подражатели мне бывайте (1 Кор. 11, 1).
Помня это завещание божественного Павла, в сей час, когда мы прощаемся и провожаем нашего возлюбленного брата и дорогого сослужителя протоиерея Бориса и дорогих нам его супругу Наталию и детей Веру, Михаила и Николая в далёкий путь, я хочу забыть быстро протёкшие пять лет нашего совместного служения здесь; забыть,
если это возможно, все те радости и печали, скорби, труды и усилия, утешения, успехи и неуспехи, и нередко (дерзаю сказать) страдания, которыми были они, эти годы, полны; хочу забыть даже настоящую минуту, то есть боль расставания с ними, и умом устремиться в предлежащий им великий путь. Откинув малодушный страх пред всеми теми трудностями, которые неизбежны на всех путях человека; стремясь проникнуть духом в то подлинное добро, которому принадлежит вечность и которое двигает их на святой подвиг, я радуюсь за них всех, и прежде всего, конечно, за отца Бориса и его супругу Наталию, и пред Лицем Бога выражаю мои им пожелания.
Как может радоваться сердце человека, который, долго странствуя по пустыне, вдруг увидит близкую и родную ему душу, так да возрадуются сердца их, когда увидят они на дорогой Родине миллионы близких и родных им по духу братьев и сестёр.
Как радуется мужественный мореплаватель, когда из узких берегов залива выходит на просторы безбрежного океана, так да возрадуются души их, когда войдут они в просторы океана жизни нашей родной Русской Церкви, величайшей из всех поместных Церквей за истёкшую историю мира.
Как, несомненно, радуется орёл, когда на своих крепких крыльях подымается он в высоты голубого неба, так да возрадуются они умом и сердцем, когда на крыльях великой молитвы русского народа вознесутся и они на небо любви Божией.
Мысль о предстоящей им встрече, о предлежащем им новом подвиге рождает в душе моей многие захватывающие образы; рисуя их пред вами в настоящий момент, я должен был бы продлить моё слово, но удовлетворюсь сказанным. В эти последние минуты нашей совместной молитвы призываю всех вас произносить такие слова, которые остались бы неизгладимыми в бытии мира на все века. Но как возможно сделать это? Чтобы слова наши не остались только человеческими, быстро исчезающими в забытых безднах беспредельного мира, мы должны обратиться к молитве. Молитва как слово, принесённое Истинному Богу, вечно пребудет в Нём.
БОЖЕ, СОДЕТЕЛЮ наш, молим Тя, благослови путь рабов Твоих: брата нашего протоиерея Бориса, супруги его Наталии и чад их Веры, Михаила и Николая, и Сам Ты буди им Покровитель Святой и Защититель всесильный жизни их; покрый их безмерным Твоим благоутробием на всяком месте владычествия Твоего. Да пребудет Свет Твой неотступно с ними на всех путях, которые положил Ты им в Своём благом от века Промысле о мире и о каждом человеке, грядущем в мир. Да пребудет Дух Твой на них и сила Твоя да содействует им во всяком служении, которое Ты соблаговолишь возложить на них. Ей, Всеблагий Господи и Отче наш, не отступи от них, от всего дома их никогда же, и радость спасения Твоего да утешает их во всякой скорби, как и всех тех, кому они послужат о Имени Твоём. Удостой их и нас, даже до последнего издыхания нашего, приносить Тебе Жертву Правды и непорочное славословие во все дни жизни сей и во веки веков.
Рцы, Господи: Да будет так. Аминь.
Сент-Женевьев де Буа, Франция 20 мая 1952 г.
ПИСЬМА
* * *
Дорогие о Христе, возлюбленные о Господе отче Борисе и матушка Наташа.
В день памяти драгоценного вашего Серёжика[1] душой я с вами.
Блаженный мальчик, который в короткие годы своей жизни «исполнил лета многа». Восхитил его Господь, «да не злоба (нашего мира) изменит его».
Не соболезновать хочется вам, а радоваться с вами. Я не знал его, но его письмо к Владыке[2] поразило меня своей зрелостью и духом благодати. Я не знал его, но коротенькая биография его, написанная Осоргиной, дала мне возможность составить себе образ этого прекрасного мальчика. «Не говори с тоской — его нет, но с радостью — был».
Вы, быть может, обидитесь на меня, но я самым искренним образом думаю, что скучать по нему — грех пред Богом и скорбь для него. О нём можно и должно радоваться и благодарить Бога.
Вместо пожелания: Господь да упокоит душу его; с уверенностью говорит душа, что он достиг того светлого Царствия, которое дай Бог и нам всем получить по милосердию Божию.
С большой любовью о Христе ваш недостойный брат
иеромонах Софроний.
Нуази ле Гран, 4 января 1948 г.[3]
Дорогая о Господе матушка Наталия. Помню случай на Афоне. У монастырской пристани стояло парусное судно на якоре. Вдруг неожиданно поднялась сильная буря с запада. Волны били судно к берегу. Каждую минуту была опасность, что разорвётся канат якоря и судно с экипажем будет выброшено на каменные скалы. Из окна монастырской трапезы несколько монахов наблюдали за судном. Я подошёл в тот момент, когда матросы пытались выбраться через борт в лодку, чтобы спасти хотя бы свою жизнь. Небольшое судно бросало вверх и вниз. Лодку ещё того больше. Выбраться, перепрыгнуть через борт и попасть в лодку тоже было не только трудно, но и смертельно опасно. Смотря на эту картину, один из стоявших у окна молодых монахов, диакон Серафим, не удержался и сказал: «О, как болит за них моё сердце». Стоявший там же старец Силуан благодушно положил ему на плечо руку и сказал: «Если болит твоё сердце за них, то они спасены». Действительно, им удалось всем выпрыгнуть в лодку и чудом достигнуть бетонной пристани, на которую их просто выбросило волной сверху. Спасённые, они побежали в церковь служить благодарственный молебен. Когда вы заболели, то, знаю, у многих по любви к вам болело сердце, и потому я верю, что вы спасены. Бог да сохранит вашу драгоценную жизнь.
С большой любовью о Христе
иеромонах Софроний.
- Всех вас поздравляю с праздником Рождества Христова и желаю всего доброго. Малышей целую
и. С.
[4]16 января 1948 г.
Дорогая о Христе матушка, благословение и мир Вам от Господа. Мне стыдно перед Вами и отцом Борисом, что я сейчас не с Вами. Я думаю ускорить моё возвращение в Сент-Женевьев[5] и в то же время думаю, что, быть может, Господь даст нам радость увидеть Вас уже окрепшею. И всё же не торопитесь вставать серьёзно. Потерпите в постели, отдохните.
Я чувствую, что та свиная жизнь, которую я сейчас веду, лишит меня человеческого облика. Помолитесь, чтобы Господь дал мне сил на служение Литургии и вообще на выполнение моего долга пред Ним. Странным образом я всегда чувствую духовный ущерб, когда крепну физически, когда я как-то уж слишком благополучен и во всём успокоен. Томится душа моя от многого сна и отдыха. Я тяжело скучаю без напряжённой духовной жизни и теперь не знаю, нужно ли мне продолжать мой отдых или нет.
Первое время я здесь писал Житие старца Силуана, а теперь как-то опустошилась душа моя, и, несмотря на то, что я свободен почти весь день, пишу мало и вяло. Исчезе дух мой.
Пишу Вам не с тем, чтобы обременить Вас, а так вот изливаю перед Вами мою печаль по случаю недостатка богослужения, молитвы, таинств; пишу просто, по-братски; радуюсь, что Господь дал мне таких братьев, и молюсь, чтобы сохранил Вашу жизнь ради тех, которые Вас любят.
Иеромонах Софроний.
24 января 1948 г.
Дорогая о Христе матушка, благословение и мир Вам от Господа.
(...) Я крепко надеюсь, что Господь сохранит Вашу драгоценную жизнь. Только потерпите немного, умоляю Вас, не торопитесь войти в нормальную жизнь. Потерпите, хотя это и страшно трудно для матери, но таким образом вы только выиграете. Поторопившись же, боюсь, вы опять надорвётесь. Я послушался о. Бориса, который говорил мне, что в своё время он не вылежался, и тем повредил себе, и провёл в постели больший срок, чем было бы нужно с самого начала.
Поверьте, что мне совсем не легко морально в такое время покинуть всех вас. Я каждый день порываюсь возвратиться в дорогой мне Сент-Женевьев, где немало людей, которых мне дал Господь в утешение, которых я люблю. Но так положил мне Бог болеть, пусть будет Его святая воля. (...)
За всех вас молюсь, всех вас глубоко люблю и прошу молиться обо мне. Надеюсь, что Господь скоро даст мне радость быть с вами.
Иеромонах Софроний.
31 января 1948 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Христа да будет с Вами.
Хочу сказать Вам несколько слов, всё те же, что хотел и в прошлом письме, но когда подходишь к сердцу матери, то естественно стараешься быть возможно осторожным.
Представьте, что Ваше письмо меня убедило в том, что я был прав в первом, но прав по той мысли, которая была у меня, а не по той, которая получилась в нём в силу моего желания помочь и только помочь, а не причинить труд Вашему сердцу.
Теперь, когда я получил Ваше письмо, его содержание даёт мне некоторую возможность быть уже прямее в своих выражениях.
Я вижу, что я остался непонятым, а Вы решили наоборот.
.jpg)
Дело в том, что если я писал вообще о детях, то отчасти потому, что и с малышами Вы можете иногда томиться сердцем, скучать о них и беспокоиться, и это может всё же теперь несколько утомлять Ваше сердце. Но не о них была моя главная мысль, а о Серёжике. Говорить об этом, самом дорогом вашему сердцу, я не осмеливался, но именно в характере Вашей памяти о нём есть неправильность, которая и отзывается на всём Вашем душевном состоянии. Мне приходит дерзость думать, что я, как монах, знаю борьбу помыслов сердца несколько лучше, чем другие. И вот мне кажется, что если бы в памяти о Серёжике у Вас была только радость о его спасении и польза в смысле действительно поучительного примера для всех, то всё было бы богоугодно и Вам полезно. Но я боюсь, что у Вас, кроме этого, есть и то, что и Богу не угодно, и Вам не полезно. Простите меня за это слово.
Вы спросите: что есть дурного в моей памяти о Серёжике? Дурного нет, но есть ошибка, так же, как люди иногда неправильно молятся Богу. Кроме того, вместо пользы иногда получается заболевание. Ошибка Ваша в том, что Вы в память свою о мальчике вносите некоторое воображение; Вы представляете его выросшим и проч. Что бы он делал. Какой он был бы теперь.
Во-вторых, Вы (...) думаете, что если Вы не скорбите, то как будто уходит любовь Ваша, как будто Вы охладели. Но в этом-то и заключается Ваша ошибка. Не должно поддерживать в себе эту скорбь, не должно её культивировать. Вам после стольких лет этой скорби по мальчику, быть может, очень трудно меня понять и тем более провести это в жизнь.
Да даст Вам Господь и разум и силу на осуществление в жизни того, о чём тут идёт речь.
Отдайте Серёжика Богу с радостью. Скажите Богу: «(...)Моё чрево послужило для рождения мальчика, но он Твой, и я верю, что Ты его любишь больше, чем я, а мне помоги помнить о нём и молиться только так, как Тебе угодно».
Если я Вам сделал больно, то простите, но я буду очень рад, если Вы послушаете моего слова, которое говорю Вам по Богу.
Сделайте, как я Вас прошу. Просите у Бога помочь Вам, и увидите благословение Божие на Вас.
С любовью о Христе Ваш брат
иеромонах Софроний.
- Целую о Господе дорогого мне о. Бориса.
3 февраля 1948 г.
Дорогая о Христе матушка Наташа, мир Вам от Господа.
Когда я написал моё последнее письмо Вам, то боролся, чтобы его отправить Вам. Слишком трудный вопрос затронут там. Много лет требуется, чтобы некоторых монахов обучить правильной памяти Божией, правильной молитве. Относительно правильной, потому что совершенная молитва вообще редкое явление на земле. Я боялся остаться непонятым и поэтому вместо пользы мог бы причинить только боль и вред. И вдруг получил Ваше письмо, которое меня глубоко порадовало тем, что Вы поняли меня. Наша жизнь вообще должна быть молитвою. Когда я говорил о неправильной памяти о Серёжике, то имел в виду в конце концов — неправильную память Божию, то есть молитву. Это очень важный вопрос. Это очень трудный вопрос. Большинство людей его не понимают. Нужно много просить Господа, чтобы Сам Он научил, потому что от рассудка и от слов не научишься.
И если Вам Господь даст уразуметь то, о чём я хотел бы сказать, то воистину благословение Божие почиет на Вас. Вы говорите, что хотите восстать с новыми силами. Это и будут новые силы. Как я прошу Господа, чтобы Он Вам дал действительно эти новые силы, новую жизнь. Появятся новые мысли, слова, новый смысл.
Мне трудно говорить об этом, потому что боюсь быть неправильно понятым.
Так или иначе, я очень рад и благодарю Бога, что Вам стало лучше. До меня доходят слухи, что о. Борис очень устал. Так жалею, что моя болезнь всех подвела.
Привет о. Борису, Верочке, а малышей целую.
С любовью о Христе
иеромонах Софроний.
15 февраля 1948 г.
Дорогая о Господе матушка Наташа, благословение Божие да будет с Вами.
Сегодня я справил 7-летие своего рукоположения в священники. (Диаконом я рукоположён в 1930 г., а в иеромонаха в 1941 г.) (...)
Сегодня, слава Богу, служба моя прошла более удачно, чем все другие разы после моей болезни. У меня появилась надежда, что Господь ещё даст мне возможность служить. Я некоторое время серьёзно боялся, что за грехи мои лишусь богослужения. Вы понимаете, что это значит для священника-монаха. Потеря богослужения — равносильна потере жизни. Но, быть может, Господь потерпит ещё меня. (...) Я теперь чувствую себя значительно лучше, и уже на сей раз мне кажется, что это без обмана.
В среду я был в Париже на радиоскопии лёгких. Результаты меня удивили. Мои лёгкие были найдены в состоянии вполне удовлетворительном. Но сердце хуже, однако не безнадёжно. Фатиге[6].
Всё это даёт мне серьёзную надежду, что я смогу скоро вернуться в Сент-Женевьев, где столько у меня друзей, близких и дорогих. Я написал так много и подробно о себе с мыслью, что и Вы оправитесь, Бог даст, и всё будет хорошо. Теперь я чувствую себя много ближе к Вам, чем со времени моего приезда сюда. Три раза я ездил в Париж один, без провожатых. Напишите мне адрес Колчаков [7], чтобы я мог повидать Николку.
Я очень благодарен о. Борису, что он поднял столь большой труд — посетить меня. Я был бесконечно обрадован увидеть его. (...)
Так тесно связалась моя жизнь со всеми вами за этот год. Прежде я вас знал только по именному списку Братства, только по имени, как братьев, а теперь Бог дал мне в вашем лице действительно дорогих о Христе братьев. (...)
Молитесь за меня. Я надеюсь, что Господь помилует меня за ваши молитвы.
Бог да благословит Вас.
Целую братски о Христе о. Бориса. Целую детишек —
иеромонах Софроний.
Ницца, 29 марта 1951 г.[8]
Дорогие отец Борис и матушка Наташа.
Писать о том, что было до момента отхода поезда — излишне. В поезде сначала было мало народу и тихо. Немного беспокоили на станциях, но в общем ночь я провёл лёжа и спал почти что так же, как и на своей постели. Утром стало шумно, но всё же терпимо. Доехать удалось благополучно. Такси у самого входа вокзала. Хозяйка дома сама встретила на вокзале. В доме скоро был подан обед. Обедали всем домом. Затем обычный адмиральский послеобеденный сон. После — чаепитие. Затем сел писать письмо.
Комната у меня большая (не менее 4-х метров на 4 с половиной) с балконом на юг в сад. Два больших окна. Окно на восток удобно тем, что можно рвать лимоны с дерева, не спускаясь вниз. Улица в смысле движения автомобилей почти пустынная, но голоса играющих на улице детей слышны почти весь день. Кругом пальмы; день не тёплый, но солнечный. Собственно днём на солнце даже припекает. При доме сад небольшой, рассчитанный не столько на зиму или осень, сколько на лето; хочу сказать, что, как часто бывает на юге, растений в саду так много, что больше теней, чем солнца. И если бы мой отъезд не был предварён таким большим нежеланием моих друзей отпускать меня даже на короткое время, то было бы, быть может, и на душе весело. А теперь этого не могу сказать. Всем привет. (...)
Предполагаю писать каждый раз кому-нибудь другому, чтобы таким образом и связь иметь более частую, и число писем не умножать.
Спасибо вам всем за всё, за всякую помощь и ещё больше за всякую заботу и любовь.
Прошу Бога, чтобы сохранил Он нашу Церковь, наши дома, нас самих.
Любящий вас о Господе
иеромонах Софроний.
22 апреля 1951 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Вам от Господа!
(...) Вы меня сильно утешили своими письмами и подбодрили. Конечно, с течением времени ослабляются некоторые чувства; так и у меня с течением дней и мыслями о другом ослаблялась печаль, с которой я уехал, но, правду сказать, не до конца. Новые вести о суде[9] о захвате Кламарской церкви и подобные рождали в душе новые скорби. Мы живём как-то странно. Почти все известия или прямо печальные или полупечальные. Тот болен, тот в отчаянии, тот скорбит. Там развалилось, там начался новый процесс против нас и т. д. Редко когда приходит приятная весть. Такой приятной вестью были отчасти Ваши письма.
Я много за это время писал писем в Сент-Женевьев. Больше руководился расчётом таким, чтобы каждый день, или почти каждый день, кому-нибудь написать. (...) А память у меня о всех женевьевцах — живая и ежедневная. Судьбы наши связались за эти годы. И Бог дал нам редкое счастье прожить их в глубоком братском доверии, мире и даже любви. Когда теряешь что-либо, тогда на первое место выходят положительные стороны потерянного. Когда мы живём, тогда скорее наоборот: всё отрицательное вылезает наружу и затмевает как бы доброе. Но у нас так прошли эти годы, что я почти не помню даже мелких недоразумений. А это, несомненно, великий дар Божий. Да будет Имя Его благословенно.
В дни Страстной недели прошу Бога всех вас благословить и хранить в добром здоровье. Я в эти дни предполагаю все службы отправлять у себя дома. С «X» дело не пошло. Это такой же дикарь-протестант, как и его единомышленники. Тем лучше в каком-то смысле. Не мы начинаем. И потому нам легче.
К Пасхе надеюсь писать ещё. Но если бы и не написал, то помните, что мысль о всех вас у меня всегда в молитвах за всех вас. И мысленно я пошлю вам своё искреннее «Христос Воскресе!».
Благодать Божия да будет со всеми вами. Детей благословляю. Верочку приветствую.
Иеромонах Софроний.
28 июня 1952 г.[10]
Дорогая о Христе матушка Наташа, благословение Божие и мир Христов да будут с Вами неотступно. Это моё ежедневное и многократное пожелание всем вам. Усердно прошу Бога, чтобы благословил Он Вашу новую жизнь. Хочу сильно, чтобы она действительно стала Вашей новой жизнью, более плодотворной, чем та, которую Вы имели здесь, где так много сил растрачивалось на душевную борьбу с неизлечимой болезнью. О это великое море, в которое Вы теперь влились. Море великой жизни Церкви нашей. Как блаженны вы все. И это при всём сознании, что нет места такого на земле, где бы не была борьба за самую жизнь; что вначале вам всем будет очень трудно освоиться хотя бы с физическими условиями жизни, как климат, например. Устроить свой дом заново — это всегда так трудно.
И я прошу Бога, чтобы Вы не теряли мужества в своём уповании на помощь Свыше, чтобы Вы удержали в себе навсегда бодрость и силу, что Вам, как матери, так необходимо. Если можно, чаще повторяйте: слава Тебе, Господи. Доколе сердце не почувствует, что пришла Свыше помощь. Тогда сердце обрадуется. Тогда почувствуете прилив сил, которых у Вас так немного. Большое спасибо за письма. Нам так всем хочется знать о жизни Вашей. О, если бы Вы видели, с каким напряжением все желают Вам счастья за то счастье, которые Вы давали здесь людям. Но, несомненно, Вы это знаете, и повторять об этом совсем излишне. Это первое письмо на Ваш уже домашний адрес. Какой бы ни был Ваш «дом», он есть благословение Божие и драгоценнее в тысячу раз своим благословением всякого иного дома. Господня земля, и исполнение ея. На всяком месте хорошо служить Богу, но там, у вас, особенно. — Да хранит же вас Господь. А я стараюсь помнить и исполнять вашу просьбу так, чтобы не заставлять вас повторять. Я пишу отцу Борису, что всегда благодарил Бога и продолжаю благодарить, что Он дал мне в вашем лице верных и дорогих брата и сестру.
Детей благословляю и целую. Ах, они, мои дорогие! Как я любил их видеть. Как жалею, что теперь не могу их поцеловать. Как мальчишки хорошо прислуживали. Ах, мои Мишук и Кука.
Благодарю за всё бесконечно. (...) О. Силуан[11] — очень трогателен в своей заботе о вас. Привет от отца Льва[12]. И от всех любящих вас. Перечислять имена их — непросто. (...)
Храни вас Господь,
иеромонах Софроний.
* * *
Дорогие мои, неужели вы усомнились в моей любви?
Всякий день — и в начале дня, и в конце, когда ложусь спать, — память о вас на первом месте, как на первом месте память о моей матери. Но о вас — поимённо.
После вашего отъезда я подвергся испытаниям. Не писал вам ни об этих испытаниях, ни о другом чем-либо только потому, что не хочу потерпеть большей потери.
Всегда благодарный вам за письма, за всё, вспоминая вас, болею сердцем. Но вместе и радуюсь за вас. Быть может, трудности устройства жизни на новом месте сейчас немалы, но когда я думаю о другой стороне, то, конечно, вы теперь стали бесконечно богаче и блаженнее. (...)
Вот что прошу вас: не малодушествуйте и не думайте обо мне, что я вас «с глаз долой — из сердца вон». Найти ещё в жизни таких братьев во Христе, какими вы были и, не сомневаюсь, всегда будете, вряд ли придётся. Конечно, хочется видеть вас часто, но не будем ради меньшего не чувствовать величие дара Божия и повторять сказанного. (...) Я вас не забуду, доколе вообще Господь даёт память мне.
С Новым Годом! С новым счастьем! С новыми надеждами и успехами. С Рождеством Христовым.
Да будет Бог со всеми вами.
Ваш Тати́[13].
27 января 1953 г.
Дорогой, дорогой отче!
Пришлось мне бывать в разных местах и видеть разную жизнь у людей. И вот, наблюдал я однажды жизнь в пустынной гористой местности. Работали они много, но почва кругом — дикий камень, и мало они собирали плодов. Видел я эти лица, замученные трудом, с глазами, в которых было отчаяние. Лишь только наступал вечер, они торопились домой и всю ночь боялись выйти из-за ограды, потому что кругом ходили дикие звери. Больше того, и дома сидеть было небезопасно.
Видел я других людей. Жили они на бескрайней равнине, в местах плодородных, богатых дождями и солнцем. И работали эти люди без меры. Их увлекала равнина всё дальше и дальше. Работали они до упаду, но лица у них были весёлые, особенно когда они смотрели на свои золотистые нивы, просторные, как великое море.
Что мне показалось достойным внимания, так это то, что жители плодородных равнин при ещё большем труде, чем у жителей пустыни и гор, были во всём несравненно счастливее последних. И это главным образом потому, что они видели плоды трудов своих, тогда как те видели обратное, то есть гибель трудов своих. И эта радость сознания небесплодности труда делала для людей лёгким всё.
Благодарю за присланную книгу Святейшего Патриарха Алексия. (...)
Спасибо тебе за всё. Да хранит тебя Бог, благословляя во всём твою жизнь.
Твой и. С.
- Тебе посылаю книгу Старца.
27 января 1953 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Вам.
В первом своём письме с пути Вы писали: «Ещё раз скажу и больше повторять не буду». Я понял эти слова буквально, во всей их силе, простой и ясной.
Ещё как-то говорили Вы: «Когда мне трудно, то я зажимаю сердце своё крепко в кулак и так терплю».
Правду сказать, я ничего не принимаю так во внимание, как Ваше здоровье и всех других в доме Вашем. В этом моё главное беспокойство, потому что слишком большая перемена климата и вообще физических условий жизни. (...)
Сам я, в смысле здоровья, эту зиму провёл, по крайней мере, до сего дня, лучше, чем раньше, хотя зима стоит в этом году холодная и эпидемическая. Грипп в этом году разошёлся, как никогда раньше. Почти поголовный. В доме — 80% больных. И так почти во всей стране. (...)
Прошу Вас, не теряйте вдохновения. Как говорит апостол Павел: Духа не угашайте. И Бог мира пребудет с Вами, благословляя дни Вашей жизни.
Меня очень тронули слова Мишука, моего милого маленького друга, что без меня ему трудно поправляться. Но тронули они меня любовью. А по другой стороне я ими остался опечален. Разве Богу тесно в мире? Или «далеко» Ему куда бы то ни было достигнуть? Скажите Мишуку, что я всегда молюсь за него и очень надеюсь, что Бог не оставит без внимания даже наши просьбы. Спасибо за всё. За письма тоже. (...) Все Вам шлют привет и любовь свою.
Ваш Тати.
22 марта 1953 г.
Христос Воскресе!
Дорогие и всегда все любимые — приветствую вас от всего сердца с этой первой ПАСХОЙ на земле родной. Ровно год. Благословен Бог!
Слава Богу — и о. Лев, и все мы ещё живы и относительно благополучны. Здоровье моё позволяет мне служить больше, чем раньше. В остальном жизнь наша похожа на прежнюю. Иногда чувство, что атмосфера стала менее напряжённою, иногда же снова видим, как желание нас уничтожить ещё живёт. Писать об этом — не хочется; особенно на Пасху.
Прочитал письмо Гали[14]. В нём вы узна́ете о разных и многих лицах. Такие письма и разговоры о друзьях и знакомых мы называли в своё время «физиологическими»; я никогда не занимался такой «физиологией» и рад, что кто-то другой вам всё же пишет об этом. Сижу почти всегда дома. Что где делается — не знаю. Церковь, письменный стол и беседы с приходящими — вот, преимущественно, чем я занят.
Вас всех неизменно имею в сердце моём и радуюсь всегда за Промысл Божий к вам. (...)
Любящий о Господе
иеромонах Софроний.
- Все шлют вам своё «Христос Воскресе!» и лучшие пожелания.
2 июля 1953 г.
Дорогой отче, дорогая матушка,
дорогие, возлюбленные о Господе, незабвенные, незаменимые, мир вам всем от Господа.
Когда впервые услышал о вашем переезде[15] то сильно обрадовался этому, как спасению вашему. Боюсь, что много труда было вам на прежнем месте, и климат совершенно неподходящий. (...)
Получил я письмо ваше, очень благодарен за него. Всегда помня вас, на каждый день вспоминая вас пред Богом, я хоть и надеюсь на благой Промысл Его о вас, однако всякий раз, когда получаю вести о вас, — успокаиваюсь в душе. Без трудностей, без скорбей жизнь наша что пища без соли. И скорби нам кажутся всегда очень большими, а потом придёт час радости, и всё будет забыто.
(...) Как хотел бы я полететь к вам и побыть с вами немного хотя бы дней! Теперь, после долгого перерыва, после стольких перемен, стольких переживаний — встретить вас, посмотреть, какие вы теперь. (...)Хотел бы получить от отца письмо. Как хорошо, что он имел случай побывать даже у Святейшего Патриарха.
Не знаю, получаете ли вы наши издания? [16] (...)
Я много работаю. Устаю страшно. Но покамест, слава Богу, терплю. (...) Все донжонцы [17] вас по-прежнему крепко любят и шлют приветы.
С большой любовью о Христе.
Брат ваш иеромонах Софроний.
2 июня 1954 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Дорогая матушка Наташа, мир Вам. И ещё много, много раз повторю: мир Вам.
Эти слова были первыми словами Христа в Его явлении ученикам по Воскресении. Великий, в сущности Единственный истинный Победитель, Победитель смерти, Христос, в противоположность многим другим «победителям» говорит эти кроткие слова. В них, конечно, больше победы, чем во всех насильнических победах.
И так как до сего дня князья мира сего не слышали и не хотят слышать этих слов Христа, то и получается, что мы, маленькие люди, жаждущие мира и свободы, подлинного, конечно, мира и подлинной свободы, страдаем от того гнёта, который повис над всем миром из-за борьбы князей мира сего за своё полное воцарение. Вот исключительно почему я пишу Вам так редко. Но чтобы не торжествовал князь мира сего, Христос дал нам молитву, и тогда всё равно то, что нам нужно, — совершится.
А я Вам пишу сегодня «Христос Воскресе» главным образом в память того дня, когда отец Борис в первый раз сказал эти слова русскому православному народу. Два года прошло с того дня. Если считать по календарю всеобщему, то отъезд был 20-го, а первая Литургия — на отдание Пасхи 28-го. Но так как это второе совпало с нашим церковным торжеством и столь памятно оно нам, то удобнее годовщину считать по церковному плану Пасхи.
Помнил я Вас и 20-го, как помню на всякий день, и — больше того. Затем, значит, Вознесение, затем восход на гору подвига, трудного, но так важного и столь необходимого всем вам для большего познания и приобретения большего внутреннего, морального, вернее — духовного права общаться с теми, кто в труде или скорбех. Как неловко звучат слова утешения в устах того, кто сам не переживал скорби или сам не трудился до пота и даже до крови. А когда этот опыт есть, то, чем богаче этот опыт, тем более действенно слово. И священнику это нужнее, чем кому бы то ни было. То есть знать жизнь до глубин ада. Знать, конечно, и Воскресение. Иначе всё бессмысленно.
Ведь наше слово есть не иное какое, как о Воскресении. В этом едва ли не вся наша проповедь. И как я радуюсь, что именно это Благовестие Христово всегда исходит из уст великого отца нашего[18]. Если Бог даст Вам увидеть его, то просите его молитв и благословения мне, если по моменту это будет возможным. (...) Отцу мою любовь. Верочке мой привет и благословение. Мише, Коле и Тане — моё благословение. Всех люблю и поминаю. (...) Ещё буду писать. Сам я до сих пор, слава Богу, благополучен. И всё более или менее тоже благополучны.
Ваш иеромонах Софроний.
* * *
Дорогая матушка Наташа, мир Вам и всему дому Вашему.
Каждый день я посещаю Вас мысленно, благословляя Вас и весь дом Ваш. Часто приходит мне желание провести с Вами хотя бы один вечер, но велико расстояние между нами.
Конечно, любовь всегда остаётся тем, что она есть, и расстояние может только увеличивать сознание близости в ином порядке, но оно же, расстояние, таит в себе для нас, человеков, и опасность «атрофии». И это было бы, если бы нам не было дано дивное оружие — молитва.
В моей молитве ношу вас всех неизменно. Хотя дети, несомненно, быстро растут и изменяются. А я всё ещё держу маленького Колю на руках, и играю с Мишей, и иду по узкой дорожке к Дому от кара [19] с Верой. Но и вы, возможно, изменились за все эти годы, долгие годы. Смотрю на ваши лица, всех вас, на фото, и вижу, что люблю вас всех, но не хочу стать жертвой печали, а всё надеюсь.
Всех обнимаю со всей моей любовью.
Ваш Тати.
14 мая 1957 г.
Дорогая матушка Наташа, благословение и мир Вам от Господа.
Писал я Вам к Пасхе (10 апреля). Получили ли Вы? (...)
20-го — вам исполняется пять лет![20]
19-го — день рождения Миши.
Помню я и другие дни из вашей жизни. Да и вообще — жизни наши связаны внутренно. И всё же неблагоприятная мировая обстановка так сильно мешает нашему доброму и открытому общению. Вы знаете, как я надеялся видеть вас [21]. В своё время о. Борис хлопотал за меня у Святейшего. В прошлом году это, казалось, было совсем близко. И вот теперь не знаю, что и сказать. Вы знаете, что я стал «апатридом»[22] самой последней категории, вместо того, чтобы мне побывать у вас. Теперь возможности стали ещё меньшими. Но у Бога всё возможно. (...)
На днях, в субботу, 11-го, о. Лев дал мне прочитать письмо о. Б. Из него узнал многое об обстоятельствах вашей внешней жизни. Мне было чрезвычайно приятно читать его письмо, полное бодрости и вдохновения на всякий труд. Я его узнаю и рад, что он в смысле трудоспособности своей остался тем, что был, и даже в каком-то смысле превосходит самого себя.
Антуанетта[23] после своего возвращения была от вас в восторге больше, чем от кого бы то ни было. (...)
У меня в жизни главная перемена в том, что я теперь имею маленькую церковку[24], отдельную от Никольской. Помещается она в глубине того узкого коридора, который проходит мимо маленького домика, где давно когда-то жили Вы, (...) в бывшем имении Колара. Там конец этой постройки мы превратили в церковь. Получилась очень хорошая, тихая, приятная, удобная для нас. Конечно, всё это всегда висит на волоске. Да иначе у скитальцев и не бывает. Собираемся там, главным образом, монашествующие, со мною 12. Бывают иногда и другие, приезжие. (...)
Некоторых обстоятельств нашей здесь жизни не хочу описывать, чтобы не сказать чего-нибудь печального о людях. «А» тоже повернулась к нам спиной, после того, как мы сделали все, чтобы оказать ей помощь в трудную минуту её жизни. Но это вполне нормально. Трудно носить в себе признательность к людям. Это благородное чувство многим почему-то тяжело, и они предпочитают неприязнь. Тогда они могут воздавать за добро неприязнью и находить в этом себе удовольствие. Но Бог меня до сего время защищал от них. Здоровье моё во многом стало лучше, чем раньше: я могу съездить, например, в Париж почти на целый день, чего раньше не мог себе позволить. Работаю много, но пишу мало. (...) И вообще могу сказать, что всё сравнительно идёт благополучно.
Слава Богу! (...)
Вот, видите, описал вам жизнь многих. Таких «физиологических» писем я, кажется, никогда никому не писал. Но у меня создалось впечатление, что никто вам не пишет о нашей здесь жизни. А Вас лично прошу всё же не принимать мыслей отчаянных и обескураживающих. Ведь на всякий день я обращаюсь лицом к вам на Восток и прошу Бога благословлять всех вас и хранить.
Отцу мою любовь о Христе. Детям — моё благословение.
Ваш Тати.
- Привет и любовь от всех нас — 12-ти.
27 июля 1957 г.
Дорогой о Господе отче Борисе, к дню твоего Ангела я и все, кто со мной здесь, шлём тебе нашу любовь и все те пожелания, которые рождает любовь.
Конечно, я не перестаю радоваться за тебя, что ты после многих и трудных испытаний достиг желаемого и труды твои теперь не исчезают так бесплодно, как это было здесь. А это, то есть видеть плоды своих трудов, есть большая радость для каждого человека, особенно для священника.
Но если мы будем говорить о нас самих, здесь оставшихся, то твой отъезд создал большой пробел в нашей жизни. «А» — человек другого мира, чем мы, и ждать когда-либо взаимного понимания между нами не приходится. «В» слишком «защищает» свой маленький утолок и тем отрезается от нашего общего дела. Так что и с ним мы не достигаем никогда взаимного согласия в труде. У меня теперь здесь число людей, заботу о которых я принял на себя, возросло.
В том углу, где ты жил когда-то, на ферме Колар, в конце коридора, мы имеем маленькую церковку. Скоро будет год, как мы там служим Литургию (2 — 3 раза в неделю) и по вечерам, с 6 до 8, «нашу» вечерню. «Нашу», то есть по иному чину, чем обычно в церквах. Мы не имеем ни книг, ни достаточных сил для организации «сервис шант» [25] и потому просто-напросто в течение двух часов «тянем» четку с молитвой Иисусовой. Это очень удобно для нас, потому что не требует обязательно присутствия многих. Сколько бы ни пришло людей, службу эту можно совершать. Церковь при этом почти не освещена (одна, две, иногда три лампадки, вот и всё освещение). Угол этот тихий, по сравнению со всеми другими, которые мы видим в нашей стране.
A тот домик, вернее, сараи, которые были в этом длинном «эдифис»[26], теперь превращён в жилой дом; на днях кончатся работы и будет уже возможно там устраиваться. Там нам возможно будет собираться в количестве даже до 20 человек, а в крайнем случае и более. Собираться, конечно, а не жить. Жить же смогут 3 — 4 человека наверху, под крышей. Это новое в нашей жизни. С «X» и «У» у нас отношения сильно охладели. По-видимому, они считают нас неправыми. Но понятия о том у каждого свои. У них на этот счёт понятия сильно отличаются от наших. Это обстоятельство нам сильно мешает, и я никогда не знаю, «что день грядущий нам готовит».
Но иметь свой уголок для служб — большая привилегия. Я бы сказал, что это не только «духовный комфорт», но и «роскошь» (люкс). Служить у нас можно вполголоса. Даже мне не трудно. (...) Петь им не легко, потому что всё время служба идёт очень тихо. Так требует малое количество людей и самое помещение. Но зато получается удобнее молиться, если только люди вообще могут молиться.
День твоего Ангела явился для меня поводом писать тебе немного о нашей жизни. В общем, нужно сказать, что за все те годы хотя и было немало трудностей и даже скорбей, но Бог хранит нас и мы всё же живём и даже иногда радуемся.
Я в смысле здоровья стал крепче, чем был при вас. Но зато и работы стало больше, и напряжения с людьми — тоже больше.
Не знаю, что предприму в дальнейшем в связи с окончанием домика при церкви. Поселюсь ли там сам я, или останусь в Донжоне. Зависит от меня далеко не всё в этом выборе.
Излишне тебе говорить, что я всегда ношу тебя в памяти своей и пред Богом. Тебя и весь твой дом, с которым связан глубоко в сердце моём.
Да хранит тебя Господь на многие годы, — твой о Господе брат и сослужитель
архимандрит Софроний.'
27 июля 1957 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Вам и благословение от Господа.
Ваше письмо я получил 8 июня. Пишу Вам реже, чем хотел бы того. И это, в значительной мере, вследствие не зависящих от меня обстоятельств моей жизни. Я всё время питаю некоторую надежду, что человечество когда-нибудь «устанет» от духа вражды и возжелает истинного мира. Тогда всем нам будет легче жить; и писать или встречаться даже «живьём» станет возможным. А пока ещё люди «больше любят тьму» вражды, «чем свет» любви и мира (Иоан. 3, 19).
Я всегда думал (когда ещё был «художником») и всегда думаю, что самое высокое искусство — это искусство жить. Как часто люди проявляют большие дарования владеть собою до тончайших движений пальцев (у музыкантов), до детального расчёта каждого слова (у поэтов и писателей), до едва уловимого тона (у живописцев), когда они погружаются в свою творческую работу. И вот, почти все эти «артисты и художники» в жизни оказываются совсем неспособными владеть не только тончайшими деталями своего душевного состояния, своих эмоций или хода своего мышления, но даже сдерживать свои самые грубые страсти.
Итак, искусство жить, то есть владеть собою на всякий час, во всяком месте, во всяком деле, со всяким человеком — есть несомненно высшее из всех искусств; и самое прочное при этом, потому что уйдёт оно с человеком и за гроб, в вечную жизнь. Я, как Вы знаете, сам, по долгу служения своего, проповедую это искусство жить, хотя сознаю свою полную недостаточность. Мне кажется ясным, что все страдания мира никак не могут быть приписаны Творцу мира. Люди странным образом избирают не лучшее, а нечто среднее. Не говорю — худшее, но среднее. Однако это среднее, когда каждый цепляется за него и не хочет расширить сердце своё больше, это среднее всё же становится тесным. Так, вся наша жизнь проходит в борьбе с теснотою сердца людей. И, скажу правду, нередко я стою на грани отчаяния. Люди, и хорошие, и добрые, и умные, и развитые, не способны уживаться между собою, и ткань жизни разрывается на каждом шагу. Сшивать её, эту живую ткань, возможно только сильнейшим напряжением своей любви, которая отдаёт себя другим. И когда всё отдано и единство не достигнуто, тогда сильно болит сердце и всё существо с ним.
Так вот исповедую Вам состояние моей души, наиболее частое у меня теперь, то есть в старости моей, когда ослабела во мне крепость моя, когда вижу конец жизни, не видя достигнутым то, чего ищу и искал всю мою жизнь. Видимо, в пределах земли так и останется это не достигнутым. И уход отсюда неизбежно будет связан с печалью о состоянии мира.
Не воспринимайте сказанных мною выше слов как показатель моего малодушия. Нет. Это скорее печаль, сожаление. Скучно всю свою жизнь бороться с невежеством, с недобрыми уклонами воли людей. Скучно, потому что люди НЕ хотят добра и света. Опыт столетий ясно показал всю невыгоду разделений и взаимной борьбы. Кажется, можно было бы... и пора бы... понять, что сложение сил привело бы к тому, что все люди жили бы вполне обеспеченно. Но страсть доминировать, командовать так вкоренилась в сердца людей, что человеку именно это и кажется вполне нормальным.
Вот Вы пишете, что Вас удручает отсутствие добрых чувств между «нами» здесь. Это тоже потому, что некоторым кажется, что если они могут тебе сделать зло, то эту возможность сделать зло нужно использовать в том смысле, чтобы заставить человека страхом этого зла работать на них. Люди не думают о том, что если они могут сделать добро, то прежде всего и должны действительно использовать эту возможность ради блага ближнего. Нет. Бедность, слабость, зависимость человека они стремятся использовать только в эгоистическом смысле. И слабейшего не рассматривают как человека, а как какое-то низшее существо, специально созданное для того, чтобы работать на них.
Ведь вся борьба во всём мире сейчас развёртывается тоже на этом стремлении со стороны одних использовать свою силу, то есть поработить себе других путём насилия; у других — всё направлено для того, чтобы защитить своё право на человеческую жизнь.
Конечно, когда кто бы то ни было является нашим другом, то это не значит, что все те, с кем у нашего друга не ладится, перестают быть нашими друзьями. И то, что вы сохраняете добрые отношения с «X» и другими, меня глубоко радует. Иначе было бы совсем плохо. Ведь люди, в большинстве случаев, полуразумны, полусознательны. Они странным образом сами не понимают, что творят. Это люди, с которых нельзя спросить многого: они полубезответственные, полуневменяемые. Я уверен, что и со мною неизбежны случаи, когда я, по чисто человеческому неведению, или даже немощи, не отвечаю чаяниям других. Или вижу вещи совсем иначе и тем смущаю людей. Так мы все — нуждаемся в помиловании Божием. Отцу пишу немного о нашей церковке. О том, как мы там служим. По мере того, как протекают годы, становлюсь всё более и более уверенным, что для вас было спасительным переселение на Родину. (...)
Всегда всех вас помню и люблю. Очень хотел бы увидеть, какими стали мальчики теперь. (...) Могилы ваших[27] содержатся в большом порядке.
Память о вас — у меня на всякий день утром и вечером. Прошу Бога всех вас благословлять и хранить. (...)
Всегда Ваш во Христе
архимандрит Софроний.
21 августа 1957 г.
Дорогая матушка Наташа, благословение и мир Вам от Господа.
Вчера получил я Ваше письмо (с фото отшельника на берегу). Нормально я писал бы Вам ко дню Вашего Ангела, но теперь ускоряю мой ответ, потому что к этому меня вынуждает Ваше письмо.
Однако всё же, прежде всего, я хочу послать Вам мои поздравления и наилучшие пожелания Вам от Бога всего того, что воистину есть благо. Я глубоко верю, что благословение Божие почивает на всём Вашем доме. Я глубоко верю, что те молитвы, которые Вы в течение уже нескольких лет приносили Богу, услышаны, и многое, многое исполнил Бог. Предметом этих молитв были: отец, мальчики, Верочка... отъезд... и проч. Ещё не без трудностей, но всё-таки — Слава Богу. (...)
Вы не написали, когда ожидается к вам приезд Св-го[28]. Боюсь, что это письмо уже опоздает, потому что уже сентябрь на дворе. Удивляет меня, что вы оба почувствовали сердцем, что во мне что-то переменилось. Это действительно так. Но как возможно не перемениться настроению, если в течение десяти лет я не удостоился никакого ответа, никакого внимания? Естественно, я подумал, что нет воли Божией, и не надо мне больше действовать по-человечески. Если не благоволит Господь, то пусть будет так, как Он хочет. Я ведь не знаю совсем, почему Он не благоволит. Может быть, я там просто сложу скоро свои кости, не имея тех условий, которых требует моё здоровье. Может быть, там я просто буду «редюи о силанс»[29], не принося никому никакой пользы. Вы же знаете меня. Знаете, насколько вся моя формация отличается от той, которая требуется там. Моя трудоспособность невелика; в смысле внешней работы — это уж совсем бесспорно. (Если бы кто-нибудь сказал, что в ином смысле я мог бы служить.) Так пресеклось во мне стремление из-за того, что я ни малейшего внимания не удостоился за десять лет самых горячих и благоговейных просьб и прошений, прямых — письменных, и косвенных, через других людей, например, ездивших в Россию за эти три года. Не говорю уже о личных просьбах всем нашим экзархам. Вы знаете, был ли я верен своей Церкви за все годы «странствования по пустыне» (скоро уже сорок лет). Внимание отдано тем, которые, наоборот, много раз поворачивали ей спину, боролись против неё, да и теперь пришли, совсем не нося в себе тех стремлений, которыми мы жили и живём. Странный Промысл Божий, но это так. Не Вам мне об этом говорить... Итак, упало во мне сердце. В каком-то смысле — я отчаялся и не жду уже вообще в этой жизни ничего. Здесь, из-за моей преданности нашей Церкви, предо мной закрыты все двери. Туда — тоже дверь закрыта. Бог, Который един знает, Который един ведает тайны сердца, будет судить меня по моём исходе, а от людей, даже в плане Церкви, я уже не жду больше ничего. Вся моя жизнь — сплошные потери, сплошные неудачи, сплошные провалы. И если бы передо мною не стоял образ Христа, Который в земной Своей жизни, в последний день, на Голгофе около Себя видел только Свою Мать и Иоанна, то есть самая ужасная из всех неудач в истории мира, то я отчаялся бы уже не только в своём отношении к человекам, но и в плане вечном. Теперь же, имея пред собою Христа, я могу хранить в себе иную надежду.
По-человечески получается, что я чрезмерно жалуюсь. Да, жалуюсь. Но потому, что неисправимо желаю сердцем видеть мир лучшим, чем он предстаёт сейчас моим глазам.
Пишу Вам это письмо после нашей Литургии в нашем маленьком храмике. Приходящие в него — счастливы, что могут видеть и слышать в нём богослужение. Но никто из них не знает, какой ценой даётся мне всякий день. Не знают они, что моё сердце уже забыло, что есть — радость.
Я думал послать вам фото церкви, но покамест ещё нет у меня снимков. Один человек сделал два, но они неудачны. Церковка маленькая и тёмная (стены окрашены тёмно-коричневой краской, а потолок — тёмно-зелёно-синий). Иконостас — простой, деревянный, из планок, окрашен — «брен-де-нуа»[30]. Освещение — только в пределах необходимости для чтения. Но мы так сделали, чтобы было удобнее совершать вечерние наши службы на чётках. Чтобы каждый чувствовал себя немного скрытым от других ради удобства молитвы. И вот это, чисто практическое соображение, создало храмик, в котором многим очень нравится быть.
Попытайтесь Вы сердцем своим разыскать смысл в моём крике. И сделайте вывод, что надо говорить С-му обо мне.
Мою любовь шлю отцу. Также любовь и благословение Верочке, Мишуку и Куке. Скажите всем, что помню их. И вообще имею всех вас как самых близких и родных мне.
Ваш архимандрит Софроний.
25 декабря 1957 г.
Дорогие и возлюбленные
отче, матушка Наташа, Верочка, Миша и Коля, всех вас, от всей души, с большой любовью приветствую я в эти святые дни Рождества Христова. Всё, что только может пожелать истинная любовь, всё это я желаю вам. И Бога молю, чтобы новое наступающее лето было для вас годом богатого Свыше благословения, исполненным мира, во всём достатка, сил на жизнь и истинного вдохновения. Расстояние и современные условия жизни сделали своё дело: свели наш обмен до минимума. Но память о вас в ином плане остаётся неизменною и неослабною. Когда-то у меня были надежды, что скоро увижу вас; теперь всё меньше и меньше у меня уверенности в этом. Положение вещей в мире изменяется слишком медлительно для одной жизни человеческой, и я уже не знаю, дождусь ли я того времени, когда воистину мир победит ныне существующее разделение и неприязнь. Удивляюсь я на «дурной вкус» людей: возлюбили вражду более мира. Больше того: возненавидели мир. Но, конечно, нам не приходится сдаваться: наша молитва о мире всего мира не должна ослабеть. И если я не надеюсь в пределах моей маленькой жизни на победу мира, то это не значит, что я отчаялся.
Постепенно, хотя и медлительно, изменяется наша жизнь. Некоторые изменения уже произошли, некоторые лишь приготовляются. Но, покамест, все 12 здесь живы. Знаете ли вы, что м. Михаила с нами уже давно, и очень дружно? Есть у нас и другие люди, которым с нами нравится. Но средств у меня так мало, что приходится многим отказывать. А если бы у нас были нормальные человеческие права и хотя бы маленькие материальные средства, то нас было бы уже значительно большее число. Так трудно защищать жизнь каждого человека в современных условиях. И часто — устаю до полного изнеможения.
Из радостных событий, пожалуй, могу указать на то, что книга Старца принята в англ. переводе лондонским издательством «Faith Press». Предполагается выход её к сентябрю месяцу 1958 года, то есть к 20-й годовщине с кончины старца Силуана.
Сейчас ночь. Я один. Но уверен, что все здешние шлют вам привет и поздравления с наилучшими пожеланиями.
Ваш Тати.
Рождество Христово 1958 г.
Дорогие, любимые, всегда в памяти хранимые, то есть в полном смысле слова незабвенные отец, матушка, Верочка, Миша и Коля, всех вас с глубокой любовью от всего сердца приветствуют все здесь ещё сущие.
Шлём вам наилучшие пожелания. Да хранит вас Господь, благословляя вас на всякий день.
А от вас давно не было вестей. Мы всё более или менее благополучны. (...)
Любящий ваш Софроний Тати.
4 июля 1958 г.
Дорогая матушка НАТАША!
Мир вам и благословение от Господа.
Ещё рано говорить определённо о том, приеду ли я в Москву на этих днях или нет, но во всяком случае в приглашении от Патриарха стоит среди других и моё имя. Я начал хлопотать о визе. Уже теперь определилось, что я в лучшем случае — опоздаю против указанного в приглашении срока (от 16-го по 30 июля — две недели), так как в Версале мне сказали прийти не ранее 16 июля, то есть в тот день, когда я должен был бы быть уже в дороге. Жалко, что на праздник преподобного Сергия (18 июля) уже не смогу попасть. Как только буду знать определённо — сообщу Вам.
Всегда, на всякий день всех вас ношу я в памяти моей с любовью неизменной и преданной. Целую Мишу и Колю.
Архимандрит Софроний.
3 сентября 1958 г.
Дорогая матушка НАТАША, мир Вам и благословение от Господа. Не перестаю благодарить Бога за радость встречи с Вами[31]. Шлю Вам мои наилучшие пожелания ко дню Вашего Ангела. Боюсь, что письмо моё опоздает к самому дню, но возможно и другое, то есть что придёт вовремя. Я задержался на два дня из-за фотографий. Хотелось послать их вам. Был страшно рад увидеть и Мишука. Не хватало мне только Коли и Верочки. (...)
Я, слава Богу, отдохнул и чувствую себя хорошо. Масса самых добрых воспоминаний сохранилась в душе моей от тех немногих дней, но полных многих глубоких переживаний.
Моя судьба дальнейшая мне ещё не ясна. Молитесь, чтобы Господь устроил меня по Своей воле, к лучшему и для меня, и для других. Так мне утомительно жить, не зная, где главу приклонить, если не в собственном, то в духовном смысле.
Нужно ли повторять вам о моей любви, самой глубокой и преданной? От нея исходят мои самые добрые пожелания всем вам. И отца просите молиться о моём устройстве.
Ваш о Христе архимандрит Софроний.
Рождество Христово 1960 — 1961 г.[32]
Дорогие отче, матушка, Вера, Миша, Коля... Скучаю я по вас. Вечность прошла, как не вижу вас.
Посылаю вам мой рождественский привет, мою любовь, мою постоянную память, самые лучшие пожелания. И всего этого мало. Знаю, что любовь — никогда не бывает довольна, всё хочет большего. Возможно, верим все мы, что придёт и сие большее. И эта надежда даёт силы терпеть лишения всей жизни.
Давно не имею вестей о вас. Где вы, как вы?
Я, слава Богу, устроен прекрасно. Кругом великая тишина. Полуспящая природа, в борьбе со смертью, но не так, как на далёком севере. Много ещё зелёных листьев. Главным образом лавровые деревья противостоят всем холодам, дождям и ветрам. В них сотни воробьёв, которым даже в холодные дни весело. Кругом дальше — пустыня, широкий горизонт, далёкое море. Просто чудо. И это в наше время!
Молитесь за меня, как я всегда молюсь за вас. Пусть молитва заменит собою разлуку и разделение пространством.
Любящий вас всех по-прежнему, всей душой.
Ваш Тати.
11 декабря 1963 г.
Дорогие отец Борис, матушка Наташа, Миша и Коля.
Шлю вам всем мои наилучшие пожелания к дням Рождества Христова и Нового Года. Вы знаете слова старца Силуана, что ЛЮБОВЬ не может забыть. Так на всякий день со всякой любовью вспоминаю я вас всех. О, как давно я не видел вас!
Кто знает, может быть, ещё придёт на Землю мир, и в людях проявится благоволение, и тогда легче будет всем людям встречаться.
Ваш неизменно архимандрит Софроний.
15 мая 1964 г.
ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ГОСПОДЬ!
Дорогие, незабвенные отче Борисе, матушка Наташа.
Мир вам от Воскресшего Христа, вам и всему дому вашему.
Огромною радостью было для меня получить от вас к Пасхе привет и некоторые новости о вас. О, так давно я ничего не имел от вас. Скоро уже 12 лет, как я проводил вас на вокзал с чувством потери лучших моих друзей, и больше, чем друзей. Тогда ещё жила во мне надежда на встречу с вами, и эта надежда умаляла печаль разлуки. То, что затем последовало, — не удовлетворило меня. Сегодня вспоминаю вас в день о. Бориса. Через немного дней — рождение Миши... уже 20 лет ему!.. И Коля тоже уже совсем взрослый. А Вера — что она теперь? Детей её я так и не увидел. (...)
За истёкшие годы, 12 лет, я много пережил, много перетерпел, много трудился, всё время отдавая себя другим. Теперь уже стал стариком, но ещё нет мне покоя, нет возможности прекратить работу, освободиться от ежедневных забот. В моём возрасте естественно желать именно свободы от всякой обязанности, потому что всякая вещь, даже малая, даётся ценой несоразмерных усилий. Не сложилась моя жизнь так, чтобы всё это, вполне нормальное, стало уже возможным. Мои чада — точно не хотят выходить из своего «детства» и взять на себя всю ответственность за нашу общую жизнь и за меня в частности, как я нёс на себе ответственность за них, постоянно заботясь дать им всё потребное. Сейчас стоит прекрасная погода. Это, несомненно, лучшее время года в наших краях. Сад наш — красив, а дальше лежат поля, перерезанные полосами деревьев. И так до самого моря, ближайшие точки которого отстоят от нас приблизительно на 4-5 километров. Редкое явление в наше время: впереди перед нами такое большое пространство, но мы не видим домов. Где-то они существуют, скрытые деревьями, не близко от нас. Таким образом — вокруг нас стоит тишина, а ночью сия тишина особенно глубока. Я слышу, что молодёжь современная совсем не терпит тишину. И не понимаю я таких людей. Когда я бываю в Лондоне, то так безумно устаю от непрестанного движения, от масс людей, от всего шума большого, слишком, города. И радуюсь, возвращаясь в мою деревню.
Не знаю, что сказать. Меня «преследует» странная судьба: туда, где я живу, люди, как только узнают, едут, хотя мы и не близко от кого бы то ни было, и попасть к нам не так уж легко. Теперь по воскресным дням и праздникам бывает так много народу, что наш, сравнительно большой, дом стал просто совершенно недостаточным. В хорошую погоду спасает сад, где на траве, на скамьях, на столах и проч. люди располагаются после службы. Уезжают они обычно в конце «апре-миди»[33], то есть к 6, 7, 8 часам вечера, в зависимости от погоды и времени года. В Пасхальную ночь у нас было 75-80 чел., а в следующее воскресенье почти 200.
Невозможно нам организовать такие приёмы, и люди рассыпаются по окружающим нас полям... Но поля эти принадлежат разным фермам, и владельцы ферм, боюсь, иногда обеспокоены таким наплывом. Но, в общем, население любит нас и относится исключительно добро и предупредительно. Хорошее соседство — большая помощь. Можно уехать спокойно далеко и на целый день, даже на много дней, и никогда, ничего ещё не случилось, хотя ворота нашего имения широко раскрыты день и ночь. Отчасти потому, что какой-то автомобиль, поворачиваясь именно в этом месте, как более широком на нашей дороге, сломал нам шарниры ворот, а мы так и оставили их, предполагая позднее строить большие каменные ворота со столбами на сторонах. Не исключена возможность, что и эта вещь построится когда-нибудь.
Почти никогда ни у кого не бывает так, чтобы сохранилось равновесие между потребностью и тем, что приходит, что падает на тебя. Одни жаждут тишины и покоя, и не даётся им этот покой; другие жаждут общения, шума, деятельности, но остаются в одиночестве, забытыми, избегаемыми. И так почти всегда и везде: или слишком много работы, или делать нечего; или человек разорван на части любовью влекущихся к нему, или изнывает в тоскливом одиночестве. Что «хуже» всего, так это то, что в большинстве случаев человек встречает в жизни обратное искомому. Какой в этом смысл? Возможно, что люди ставятся в условия конфликта, в условия разлада воль, расхождения взглядов, в условия материальной невозможности осуществить предносящееся ему в творческом воображении и тому подобное для того, чтобы все мы познали нашу ограниченность и взыскали бесконечное, абсолютное, непреложное, всесовершенное наибольшим напряжением всего нашего существа.
Когда я два года тому назад путешествовал на Восток, то видел там страшную нищету, жизнь ещё каменного века, первых глав Библии, и поражался я этой картиной, и пришла мне мысль, что именно в силу этого беззащитного — дикого состояния загорелся именно там огонь, ниспадший с неба, принесённый нам Христом. Возвратившись в Европу, в среду людей, живущих в условиях комфорта и часто излишка материального богатства, я встретился с удовлетворённостью людей в этом материальном плане, с отсутствием способности воспринять в глубине своего существа идею вечности, жить эту вечность ещё отсюда. Что поражает больше всего мой дух, так это отсутствие в нашем мире современном подлинной молитвы. Образ человека снижен до полной неспособности верить в то, что Отец наш — есть Творец всего сущего, Отец родной, близкий. Уверен я, что чем более люди будут терять образ и подобие Творца, тем труднее будет для них разрешить какие бы то ни было иные проблемы.
Кончается день, солнце заходит, наступают тихие ночные часы, когда слышишь шум текущей в жилах крови. Люблю эту тишину, хотел бы располагать большей возможностью пребывать в ней вне заботы о чём бы то ни было временном. Завтра утром Литургия, и я буду помнить вас всех с любовью. Да хранит вас Господь.
Ваш навсегда преданный Тати.
- Целую и благословляю детей. Желаю всем вам полноты жизни и радости. Мишу поздравляю с наступающим днём рождения. Колю, который перерос уже меня, всё так же люблю и так же ярко помню. Веру так сильно хочу увидеть — и её детей.
11 октября 1964 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Вам.
Большое спасибо Вам за письмо. По-видимому, «сердце сердцу весть подаёт». За последние три недели я был особенно неспокоен за Вас, и память о Вас приняла характер весьма острый, напряжённый. Казалось мне, что Вам — плохо, но в чём дело, мне было совсем неясно. Не могу сказать, чтобы Ваше письмо меня очень успокоило тем, что теперь Вы сами говорите мне о Вашей болезни. Но так или иначе всё же я обрадовался письму Вашему. Мы так далеко живём друг от друга, в условиях так сильно непохожих, что составить себе хотя бы смутное представление о Вашей жизни вообще мне никак невозможно. Хорошо, что Вам удалось устроить некоторый комфорт в доме. Раньше было так тяжело Вам. Но даже и короткое время столь тяжёлой борьбы могло подорвать и без того некрепкое здоровье Ваше. (...)
Спасибо, что написали мне о мальчиках. Были они совсем ещё малышками, когда уезжали, а теперь, говорите, стали крупнее отца. Есть у Вас карточка, где я с Николкой на руках на диване, в Донжоне, когда ему было около двух лет? Теперь он мог бы держать меня на коленях. Я очень надеюсь, что и ему и Мише удастся закончить высшее образование. О том, что все должны пройти известный стаж работы на заводах, я слышал уже сравнительно давно. Я нахожу эту меру весьма благоразумною в целях воспитания молодёжи. Часто молодые люди, не знавшие настоящей работы, настоящего трудового дня, развращаются, становятся невосприимчивыми к страданиям других и даже доходят до преступности. Но также очевидно, что подобная мера, благотворная в государственном масштабе, в отдельных случаях может оказаться весьма негативной, так как перебивает учёную подготовку в самый важный период, то есть когда организм человека особенно способен к учению.
Так или иначе, не печальтесь ни Вы, ни Коля возможною потерею драгоценного времени. В моральном отношении это всё равно будет для него выигрыш, лишь бы он был внимателен к ЧЕЛОВЕКУ, каждому человеку. Пусть он узнает на своём личном опыте, в каких страданиях вырабатывается «хлеб насущный», и таким образом приобретёт сердце, способное отзываться на всякие нужды людей. Я так любил Ваших мальчиков, что теперь, вспоминая их, с радостью переношусь в те дни. Вот сейчас живо стала предо мной картина, как Коля в первый раз сам встал на свои ноги и как он ТОРЖЕСТВЕННО засмеялся радостным смехом победы[34]. Пусть это будет для него образом и того, что он должен так же победоносно вставать, то есть перейти из горизонтального, свойственного животным, положения в вертикальное, свойственное ЧЕЛОВЕКУ. Греческое слово АНТРОПОС значит «смотрящий ввысь». Люблю я также и слово «человек», если толковать это слово следующим образом: чело — образ ума; век — это вечность. Иначе говоря — «вечный ум». Ведь признак живой души в том, что она знает, что смерть невозможна человеку; что «весь он не умрёт», что некая сторона его существа «тленья убежит». Таким я всегда представляю Колю себе.
Я страшно рад за Мишу. Но поражаюсь, какой он гигант. Сравните его с мамой, маленькой, тонкой. Передайте им обоим мою любовь и моё благословение. Верочке, когда будете писать, напишите от меня также, что я её по-прежнему люблю. Какая же она была красивая! Всё так же она выглядит, как раньше?
Теперь вот какая мысль пришла мне в связи с Вашим письмом: есть ли у Вас магнитофон? Может быть, я наговорил бы пластинку, то есть ленту, и послал бы Вам её. Но что именно? Придумайте Вы это, если только возможно посылать к Вам такие вещи. Здесь, конечно, это своего рода форма переписки. Многие посылают ленты своим родным и друзьям и тем дают возможность слышать их живую беседу. (...) Карточку пошлю, когда найдётся хотя бы одна сносная. Снимают меня со всех сторон многие, но сам я получаю карточки чрезвычайно редко, и почти всегда такие невероятно плохие. Я всегда готов разбить зеркала, которые мне показывают меня, хотя при этом вспоминаю поговорку: «неча на зеркало пенять». Если будем живы, то, может быть, ещё увидимся, здесь ли, там ли у Вас. Здесь у нас всё слава Богу. Я, конечно, старею, слабею, но по моим летам ещё терпимо. Зима здесь мягкая, красивая. Сад ещё почти весь зелёный, хотя листопад начался уже с месяц тому назад. Часто бывают тонкие солнечные дни. А лето в этом году было самое лучшее из всех, что помню во Франции или здесь.
Вы всё же моложе меня. Вы должны ещё оправиться. Я так жду теперь Вашего следующего письма, которое принесёт мне о Вас лучшие вести.
Отцу передайте мою нерушимую любовь. Скажите ему, что недавно посетил меня Лева Зандер[35]. А я в этом году никуда за границу не ездил. Видите, начал писать совсем беспорядочно. Значит, пока кончу. Знаю, что Вы любите Господа. Знаю, что Вы любите даже и меня. А Вы знаете, что я люблю Вас, всех вас неизменно крепко, и всегда я ваш
Тати.
18 ноября 1964 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Вам!
Неделю тому назад послал Вам моё письмо, в ответ на Ваше большое от 29.10, а сейчас, прежде чем вы получили его, снова хочу писать, так как память о Вас вытесняет многие другие мысли. Вот сейчас предо мною куча ваших писем, то есть Ваших и отца. Не без радости вспоминаю я прошлое, но и не без печали перечитываю письма. Вы знаете, что нередко мы вынуждаемся говорить несравненно меньше того, что хотели бы, особенно в условиях нашего времени. Все мы привыкаем останавливать слова в горле. Хорошо, когда люди останавливают ложь, клевету, оскорбление, вносящие невероятную разруху в жизнь всего мира, разрушающие, часто непоправимо, человеческие жизни. Но, к сожалению, не только подобные вышесказанному вещи, но и действительные добрые слова, созидающие жизнь, тоже не находят исхода.
Среди писем нашёл я старое (...) письмо, которое напомнило мне о проводах, об отъезде вашем. Думаю его послать Вам. Возможно, что оно будет интересным и Вам и детям. Посылаю Вам также две фотографии. Они не совсем удачны, но всё же лучше, чем ничего. На одной наш дом. Красный цвет в действительности много «глубже», «солиднее», приятнее. И сад теперь в значительно лучшем состоянии. На другой — греки, приезжающие по воскресным дням из Лондона и после службы остающиеся на «пикник» в саду. В глубине увидите меня. Часто бывало народу больше, чем мы можем нормально принять. Так пустыня сия стала местом весьма оживлённым в праздничные дни. Мы же наслаждаемся тишиной в прочие дни недели. На втором фото виден угол нашего дома с той стороны, которая была бы налево на первой. Эта стена не окрашена. Оставлен голый кирпич. Большая дверь, обрез которой виден, есть дверь из моего кабинета в сад. Сейчас сад сей стоит значительно оголённый после листопада. Много птиц в нём даже теперь. Зима пока тёплая. Только один раз ночью было ниже нуля. Сейчас +10.
Пишу вам об этих мелочах с мыслью, что, может быть, и эти детали вам небезынтересны, как мне небезразличны детали вашей жизни. Да, я вынужден был хранить множество писем не только потому, что они мне интересны, но и потому, что память моя не удерживает даже событий вчерашнего дня, а мне часто нужно отвечать людям после многих лет. Вижу теперь, что таким образом возможно восстановить в памяти многое, что безвозвратно пропало бы. Иногда создаётся целая книга, огромная картина и событий и размышлений.
Но всё же пока кончу это письмо, предполагая писать Вам снова. Жду с нетерпением новых сообщений о ходе Вашей болезни. Хотя в течение недели чувство моё было более спокойным, но я не всегда доверяю моей интуиции и хочу достоверных сведений о Вас.
Вы знаете, что я всех вас люблю и воистину на каждый день вспоминаю нашим воспоминанием, сущность и имя которого вы знаете.
Ваш Тати.
Пасха Христова 1965 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Дорогие, незабвенные, всегда любимые отче Борисе, матушка Наташа, Вера, Миша, Коля, мир вам всем от Господа да умножится в эти святые дни.
(...) Был страшно опечален известиями о ваших болезнях, и как могу — кричу к Богу, моля о защите вас всех и о мирном продлении жизни вашей.
Конечно, придёт конец всем нам... «и сколько нас ни видно здесь, мы все сойдём...» Но радость о Воскресении стирает ужас бессмыслия всего земного. Итак, в эти дни всем вам шлю мои пасхальные поздравления и пожелания. Да будет до конца ваших дней неотступна от вас радость приближения Невечернего Дня Христова, и истинное вдохновение, которое есть не что иное, как Сам Дух Святый, да пребывает с вами непрестанно, окружая вас более, чем воздух атмосферы земной. Особенно усиленно желаю вам этого теперь, когда по всему миру умножается рождение «дочеловеков», слишком часто неспособных воспринять рождение от Духа, Свыше, и до конца дней своих остающихся таковыми «дочеловеками», лишёнными сознания своего богосыновства, немогущими произнести должным образом молитвы Господней «Отче наш»... Мир становится каким-то гигантским «Зоо». И необходимо нам непрестанно взывать к Богу о ниспослании сему погибающему в тисках отчаяния и абсурда миру — откровение, вернее — явить какие-то новые чудеса, не технические, конечно, чтобы пробудить сознание в этих «дочеловеках», чтобы родились они для подлинно человеческой жизни. Старец и многие другие подвижники десятилетиями молились за мир, и не видно конца этой молитве. Но Христос победил, и победа Его вечно пребывает. Христос Воскресе!
Всегда ваш любящий
архимандрит Софроний.
29 августа 1965 г.
Дорогие, дорогие матушка Наташа, отче Борисе, Миша, Коля и если с вами сейчас — Вера и все малыши, быстро растущие.
Мир вам от Господа и благословение да умножаются по мере течения времени, доколе все вы не достигнете в меру совершенства в познании Вечного Бога, чтобы насладиться уже непреложным и вечным миром.
В надежде, что моё письмо придёт к Вам вовремя, то есть ко дню Ваших именин, шлю моё поздравление, мои наилучшие пожелания, всю мою любовь, которую я на всякий день приношу Богу в молитве моей о Вас, всех вас.
Если бы сам я писал Вам чаще, то мог бы сейчас пожаловаться, что давно не имею от Вас вестей. Но так как я и сам пишу редко, то вынуждаюсь терпеть лишение Ваших писем. Самое главное в настоящее время для меня знать о вашем здоровье, об успехах мальчиков. Я пришёл в удивление, когда увидел, как они выросли. Провожал их совсем малышами, а теперь на целую голову переросли меня.
Вместо того, чтобы я носил малышку Колю, он сможет теперь поднять меня на своих руках. Хотел бы я провести со всеми вами хотя бы несколько часов, чтобы увидеть всех вас лицом к лицу, чтобы, читая открытые страницы ваших лиц, увидеть в них то, о чём часто люди не знают. Правда, мы все страдаем незнанием самих себя.
Что сказать о себе самом? Действительно, состарился, действительно, слабею и хочу отдыха. Никогда раньше не думал, что доживу до такой старости. Для меня — это невероятная старость: 70-й год! Я никогда не надеялся дожить и до сорока. Последние пятнадцать лет прошли в непрестаных трудах, часто до полного изнеможения. Но память о всех вас крепко живёт в моём сердце, и молитва моя о вас на всякий день. Знаю, что и вы меня не забываете. Да хранит же всех вас Господь.
Любящий ваш Софроний.
Рождество Христово 1965-1966 г.
Мои дорогие и незабвенные отче Борисе, матушка Наташа, мальчики Миша и Коля, а также и Вера, которой напишите, если она сейчас не с вами.
Всем вам посылаю мою любовь и самые тёплые чувства к праздникам Рождества Христова и Нового Года. Всем вам желаю не только преходящего счастья, но и Вечного торжества в мире глубоком, в Царстве незаходимого Света, где всё полно беспредельного смысла, где всё радует и веселит дух наш, ибо всё совершается Духом Святым.
Каждый раз, когда совершаю Литургию, с радостью смотрю на ряд ваших имён. Каждый раз, когда хочу писать вам, усиленно вспоминаю те года, когда мы были вместе и едины во всём; каждый день, особенно вечером, когда, быть может, вы уже спите (ибо между нами зимой разница 3 часа), умом моим бываю с вами, и духом молюсь Богу благословлять вас и хранить неизменно.
С тех пор, как вы написали мне последние письма о недомоганиях вас обоих, некое беспокойство за вас поселилось в сердце моём. Но я надеюсь, что вы напишете мне о себе и о детях. Смотрю на общую фотографию всех вас и думаю, какая страшная перемена в детях. Какой стал Мишук, в то время по-детски пугавший цыплят, или Кука, в те времена трепавший нещадно собаку, которая давалась его маленьким ручкам со всякой готовностью.
Даже Верочка стала иной. Уже не та полубеззаботная девочка, а серьёзная мать. Сожалею, что не знаю ваших внучат. Но всех всё равно люблю и всех помню. Лишён живого общения, и этого лишения не заменит вполне ничто.
Архимандрит Софроний.
8 января 1966 г.
Дорогая, дорогая матушка Наташа.
Мир Вам и благословение от Господа. На каждый день молю Отца нашего, Иже на небесех, ниспослать Вам благословение благостынное и хранить Вас неотступным хранением. Я так привык мыслить Вас постоянно стоящей на грани, весьма странной грани — между жизнью и смертью. С одной стороны, Вы так всегда полны торжествующей жизни, так быстро и сильно реагируете на всякое событие, так напряжённо носите в сердце своём всех членов Вашей семьи и множество друзей, с другой — так часто сердце Ваше изменяло Вам, что все мы боялись за Вас. И теперь я почти всегда в связи с Вами переживаю подобное. Тот факт, что Вы после многих критических состояний, пережитых Вами во Франции, остались ещё живою и оживляющею других, порождало веру, что ещё и ещё Вы будете выходить победительницей над смертью даже в плане земном. Хочу верить, что эта победа ещё продлится, доколе не завершите Вашего материнского долга и супружеского.
Простите, что, быть может, не всегда я знаю, как и что можно писать Вам. Вы знаете, что все убеждены, что письма проходят через границу даже до сего дня не совсем свободно. Что их читает кто-то другой, и читает не с дружеским расположением, а с мыслью найти в них какую-либо вину, даже преступление. И понятие о том, что есть преступление, так много зависит от того или иного места, то есть местных установок. Отсюда в моих письмах обычно вынуждаюсь говорить только о моей неизменной любви и памяти, не затрагивая никаких иных проблем. Ваши последние письма носят несколько более живой и свободный характер, и это даёт мне кураж писать Вам несколько иначе.
Конечно, приведённые Вами выписки из писем Николки мне были весьма дороги. И я очень благодарен Вам, что Вы мне послали их. Спасибо большое за фотографию его. Ни за что бы не узнал я того маленького Ку́ку, которого носил я на руках, с которым катался по саду Р. Дома на велосипедах: я на своём большом, он на своём малюсеньком, с двумя маленькими колёсиками сзади. Понимаю, что для такой матери, как вы, отпустить сына на 3 года [36] — глубокая скорбь, страшное лишение, постоянная боязнь. Хорошо, что он понимает это и часто пишет Вам. Это облегчает Вам терпеть его отсутствие. И всё же позволю себе сказать Вам нечто вроде робкого совета: будьте более доверчивой Промыслу Бога. Переживайте даже это лишение менее остро, чтобы сердце Ваше вынесло столь долгий срок. Знаю, что легко давать советы, и, как Вы говорили иногда раньше, «сердцу не прикажешь», хотя и зажимали его в кулак.
Итак, зажимайте ещё и ещё некоторые годы, чтобы оно затем разжалось и раскрылось уже для совершенной и неувядаемой любви по заповедям Христа. Мы, люди, к сожалению, имеем нужду пройти чрез все страдания, чтобы понять жизненно страдания всего мира, чтобы стать способными понимать Христа.
Вам Господь даровал столь много в плане духа, что Вы можете и должны быть сильнее, даже когда «валяетесь» больная в постели. Ваше торжество конечное — несомненно так же, как победа Христа. Ничего я не получил от Вл. Иоанна[37]. И вопрос этот остался для меня неясным. Сам я не позволяю себе писать никому. А Вы пишите мне без стеснения, если только это возможно для Вас с другой стороны. Пишите «бестолково», не ища ни выражений, ни красноречия. Сам я пишу быстро, часто не имея времени перечитать, что написал. Когда читаю Ваши описания, то удивляюсь, что Вы выносите такие физически тяжёлые работы. Пишите о всех детях. Но беспокойтесь за них немного меньше. Предоставьте и им быть наподобие Вас самой, более свободными в решении своих судеб. Ведь Вы же были совсем молодая, когда решали свою участь. Так пусть и другие делают, хотя бы они были так дороги сердцу.
Хотел бы писать Вам ещё и ещё. Но на сей раз довольно. Простите меня за «нехристианские» советы — то есть поменьше беспокоиться за возлюбленных. Но всё-таки «зажмите своё сердце», чтобы всем нам, то есть и о. Борису, и Коле, и Мише, и Вере, и мне, и всем прочим было бы легче надеяться, что Вы ещё побудете здесь.
Берегите немного и себя.
Ваш любящий Тати.
18 января 1966 г.
Дорогой и никогда незабываемый отче Борисе.
Мир тебе и всему дому твоему.
Спасибо большое за твоё письмо от 11-го сего месяца. Я только что получил его. Сначала обеспокоился немного. Сказать правду, подумал: что случилось, что они пишут снова так скоро? Я ведь не привык получать от вас письма часто. Потом, быстро распечатав и так же торопливо прочитав первый раз, немного успокоился. Словом, первое впечатление было несколько подобно тому, какое испытываешь, получая телеграмму. (...) Теперь объясню воз-можную задержку с нашими письмами. В прошлом году я почувствовал себя немного усталым от моих беспрерывных забот о жизни нашего монастыря во всех планах, и, конечно, прежде всего утомился заботами о материальной стороне нашей жизни. Не помню уже, писал ли я вам об этом. У меня нет копий с писем ваших, то есть написанных мною вам, и я легко забываю весьма скоро, что именно я написал и чего не написал. Так, если повторяюсь, не сочти совсем за сумасшедшего, а только за беспамятного... Итак, я решил оставить моих «детей», как я выражаюсь, чтобы они, с одной стороны, приготовились к неизбежному скорому моему уходу от них, то есть к самостоятельной борьбе за существование своё, с другой — чтобы отдохнуть, прийти немного в себя от вечной суматохи. Поверишь ли (знаю, что поверишь, ибо и ты сам проходишь то же испытание), очень часто я не имею времени, чтобы убрать мою комнату, чтобы нормально спокойно поесть, чтобы как-то урегулировать моё расписание. Я отдаю себя всем и каждому, и особенно тем, кто в страдании, кто отчаянно ждёт помощи, кто раздавлен или тяготой одиночества, или болезнями, или непомерным трудом и недостатками. Сии перечисленные — моя первая забота. К ним прежде всего бежит моё внимание и сердце. Затем следуют неустранимые «дела» мира сего. Всякие официальные и административные вопросы, связанные с нашим существованием. Затем приём многих посетителей, которые в большинстве случаев приезжают издалека, в силу чего нельзя оставить их без внимания. Затем моя переписка, сравнительно редко на родном языке, в силу чего она требует от меня или посторонней помощи (перевода), или большой потери времени, так как только по-гречески я могу писать более или менее свободно, а по-французски или по-английски с трудом и огромной потерей времени. Ты также знаешь, что переписка священника несравненно более сложна и обременительна для него по той причине, что почти всякий человек, обращающийся к священнику, обращается с надеждой получить от него ВНИМАНИЕ ко всем проблемам, стоящим пред ним, ждёт, что священник разделит все его скорби и подобное. Нередко достаточно самой малой неосторожности, самого незначительного опущения, чтобы лицо то или глубоко оскорбилось таким невниманием, или даже соблазнилось на долгое время.
Всё это требует немалых сил от нашего сердца. И иногда я сам удивляюсь, что несу это бремя уже столько лет. Ведь я не могу похвалиться моим здоровьем. Со времени моей операции я почти все эти годы вынуждался принимать снотворные средства, чтобы заснуть с вечера (то есть во втором или третьем часу ночи), чтобы в 6 часов начать наше богослужение. Сна часто бывало у меня не больше 4-х часов. Иногда удаётся днём немного отдохнуть, а иногда просто падаешь в постель в момент полного истощания.
Ты не потребуешь от меня осторожности с тобою. Не скажешь, что я жалуюсь, как это делают другие, кто не позволяет священнику выразить хотя бы малейшую свою трудность, ибо от него они ждут помощи, священник же должен только нести все тяготы людей и даже, если это даёт Бог, всего мира. Я их понимаю, и обычно пишу только тем, кто слишком много требует, чтобы сказать, что я не успеваю, у меня нет сил, чтобы они немного были спокойнее относительно нашей невнимательности.
.jpg)
Итак, я в этом году решил немного удалиться от монастыря и проводил несколько недель в одном английском монастыре. Там мне приносили в 4 часа дня вегетарианский обед в мою комнату, и всё остальное время я был совершенно один. На молитвы с ними ходил всего несколько раз, в праздники. Чай делал себе сам в комнате моей. Много читал, главным образом по-английски, чтобы немного освоиться с этим языком. Слава Богу, начинаю читать почти свободно и даже понимать многое, когда говорят сами англичане. Это последнее — весьма показательно, в какой мере ты владеешь языком. По моему мнению, это самое важное показание твоего знания. Особенно для полуглухих, как я теперь. После того я был в одном весьма удалённом коттедже, среди почти диких полей и кустарников, на берегу одного залива, тихого, в расстоянии приблизительно 300 км от нашего монастыря. Зиму провожу в коттедже, в одной старинной деревне, весьма характерной для прошлых веков, и в этом отношении действительно интересной. Этот коттедж отстоит на расстоянии приблизительно 200 км от нашего монастыря. Конечно, я езжу в монастырь периодически, как например на Рождественские и Крещенские дни, в другие большие праздники. Отчасти и для того, чтобы помогать моим детям, молодым монахам, отчасти, чтобы служить там Литургию. Один наш иеромонах в настоящее время во Франции учится богословию. О. Ириней уехал на Афон, и там теперь живёт в монастыре св. Павла. В монастыре, таким образом, ни единого иерея. А народ приезжает по воскресным и праздничным дням. И это только часть моих забот. Ещё очень важный пункт нашей жизни — ремонт старинного храма, отстоящего от монастыря на 600 — 700 метров. Уже восемь лет я тружусь над этим делом, и ещё не близок конец. Состояние здания храма было почти безнадёжным. На пост думаю поехать в монастырь и там быть до Пасхи. Кончилась твоя бумага. Следующий лист пишу Наташе.
Твой архимандрит Софроний.
Пасха 1966 г.
ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ГОСПОДЬ!
Дорогие, незабвенные мои отче Борисе, матушка Наташа.
Вам и всем детям вашим шлю мою любовь и самые добрые пожелания. Опаздываю с моим пасхальным приветом, но в данном случае тоже лучше поздно, чем никогда. Я получил от вас три письма, три фотографии, за всё благодарю от всего сердца. Не писал, однако, потому, что был сверх моих сил занят работой по реставрации одного старинного храма (XII века), который мы получили в наше распоряжение в дни нашего приезда сюда. К сожалению, храм сей был в состоянии весьма плачевном, готовый каждый день пасть под тяжестью крыши и превратиться в груду камней. Теперь, после семи лет больших усилий, храм сей спасён. Реставрация не вполне закончена, но главное сделано, и мы теперь будем там совершать наши воскресные службы, на которые стали приезжать люди всё больше и больше. Нашего маленького храмика внутри монастыря давно уже не хватало для приёма таких количеств. Храм получился, по общему признанию, весьма красивый. В пасхальную ночь было не менее 200 чел., что для нашей отдалённой деревушки (90 км от Лондона и в стороне от всех главных магистралей), в почти пустынном месте — неожиданно много. Сражение за восстановление храма было в последние дни до предела наших сил напряжённым. Вставали в дни поста на службы наши, начинавшиеся в 5 часов утра, и кончали день наш в полночь, а я иногда и позднее. Надо было сделать страшно много за короткий срок, чтобы храм был готов к Пасхе. Но теперь это уже сделано. Мало кто нам помогал; мы стремились никого не обеспокоить просьбами о помощи, и израсходовали невероятно большую для нас сумму денег. Теперь многие рады видеть сей храм и, может быть, придут в дальнейшем на помощь нам. Но бывали времена, когда всё сие предприятие казалось совершенно безнадёжным. Так думали почти все, кто видел сей храм. Призываю вас порадоваться с нами в связи с этим событием. Да, для нас — это подлинное событие. Все мы не без удивления смотрим на то, как быстро человечество стало уклоняться от Церкви, от Христа. Для меня явление сие объясняется тем, что вот уже более полувека (с 1914 г.) вся земля живёт в атмосфере непрекращающегося братоубийства, и никто не кается в этом грехе. Естественно, что при таком состоянии люди не дерзают взглянуть на великий Свет Христа. Поверить в благовестие Христа о том, что все мы люди — чада Безначального Творца мира, поверить в нашу вечность, чрез воскресение из мёртвых, поверить в то, что человек есть образ Бога Живого — стало уже сверх их сил, и потому так стремительно развивается всеобщее отступление.
Когда я был в Греции во время войны, то, принимая исповеди от людей, говорил им: «Вы забыли мне сказать об одном вашем большом грехе...» — «Каком?» — «О том, что Вы — убийца...» — «Нет, я не убийца, и потому я не мог сказать Вам об этом грехе...» — «А скажите мне, во время войны, получая известия о том, что в силу той или иной операции так называемому врагу были нанесены большие потери, радовались ли Вы этому?» — «Естественно, потому что они начали войну, они виноваты, и хорошо, что их бьют». — «Так вот, дорогой, как бы ни смотреть на сие с обычной человеческой точки зрения, в плане Евангелия это является соучастием, моральным, в убийстве, и потому нужно и в этом грехе каяться».
Не вижу я, чтобы люди понимали правильно вышесказанное, и поэтому им ничего другого не остаётся, как только отказаться от жизни по Евангелию, отойти от Христа, забыть своё подлинное происхождение в плане духа и превратиться в осуждённых на смерть животных. Итак, в подобные времена создавать храм Христу — задача совсем не лёгкая.
Молитесь за меня, чтобы утвердил Господь дело наших немощных рук. Так же, как и существование нашего монастыря, созданного большими трудами, с великими скорбями, при общем сопротивлении и часто желании разрушить всякое наше начинание.
Я же молюсь за вас всегда, на всякий день. И все ваши печали — мои печали, все ваши радости — мои радости; когда вы нездоровы или проходите через какие-либо испытания, тогда усиливаю мою молитву о вас. Редко в моей жизни я видел такую верную любовь, какую дал нам Бог иметь междунами. (...)
Пишите мне, когда есть свободная минута. Не смущайтесь, если я не отвечаю сразу, ибо это никак не значит, что моя любовь ослабела или умалилась. Мне уже 70 лет, и силы мои упадают, память слабеет, слух тоже, а ещё надо трудиться невесть сколько, чтобы закончить начатое хотя бы в той мере, которая обеспечит будущее моих «детей». Нас всегда было то же самое число — 6. Моментами появлялись 7-й, 8-й, но это нам трудно по недостатку помещения, и они уходили. Ушёл и о. Ириней. Он теперь на Афоне. Я рад за него, что он теперь устроен на всю свою жизнь. Когда я в прошлые зимы болел, то беспокоился за него: как он будет жить после моей смерти? Теперь этой заботы уже нет на моей душе. А о других моя забота не меньшая, но в другом роде. Думаю, что создание нами храма для них будет хорошим обеспечением в наше время. Конечно, и они должны будут крепко работать, чтобы защитить свою возможность отдавать первую мысль, первую силу Богу, Отцу нашему, Которого умоляю о всех вас хранить, благословлять, защищать от всякого зла.
Ваш Тати.
- Ещё много раз — СПАСИБО.
8 ноября 1966 г.
Дорогая матушка Наташа, мир Вам и всему дому Вашему!
Огромное спасибо за Ваше письмо. (...) Да, я неизменно помню Вас, но сообщения о том, как Вы живёте, важны тем, что я теснее и глубже проникаю в Ваше состояние и могу более живым образом помнить Вас.
Теперь, прежде всего хочу сказать Вам немного относительно субъективных чувств больных сердцем. Сам я не раз был в болезненном состоянии, и знаю, что значит, когда сердце страдает. Итак, субъективное ощущение при болезни сердца может быть чрезвычайно тяжёлым и страшным. Однако это лишь свойство сердца как самого важного центра всей нашей жизни. Когда мы испытываем боли в ноге, в руке, в другом каком-нибудь месте, где нет «органов», тогда и сильная боль не вызывает большого страха, и даже совсем нет страха. Но когда сердце «болтается», как маятник, или спазматически сжимается от болей, или бьётся ненормально, тогда немедленно появляется чувство страха смерти. И об этом страхе, о природе его я хочу теперь сказать немного слов.
Как сам я заметил, страх этот часто не имеет связи с нашим духом. Страх этот скорее чисто физический, животный. Психическое ощущение наше в этих случаях связано с этим состоянием нашего телесного сердца, и агония останавливается в пределах психофизического человека. И нам, мне кажется, не следует смешивать этот «животнофизический» страх со страхом метафизическим, духовным. Я однажды пережил двадцать дней и двадцать ночей такого состояния на грани смерти. Особенно страшно бывало по ночам. Это было уже давно, в 1935 г. Но забыть той агонии невозможно. Сначала я был поражён страхом выше всякой меры. Но потом произошло нечто в моём духе, и я увидел, что между страхом пред вечностью, светлой или тёмной, и этим животным страхом — целая пропасть. Самая природа их глубоко различна. И с тех пор, хотя я неизменно испытываю сей животный страх при спазмах в сердце, или аорты, или в груди (грудная жаба), однако и этот животный страх стал несравненно слабее с тех пор, как я узнал его природу. Знаю НАВЕРНЯКА из моего личного опыта, что подступы к смерти из-за сердца могут быть чрезвычайно мучительными, но это никак не связано с нашей грядущей судьбой в Боге. И самый сладкий и невыразимый мир в душе может идти параллельно с этим страхом тела. Любовь Божия иногда даже в большей мере находит себе место в силу этих страданий. Наверное потому, что всё существо наше должно прийти в состояние критического напряжения, и в этом критическом напряжении открываются новые способности нашего духа, нашего метафизического сердца.
Я не утешаю себя надеждой, что слова мои принесут Вам разрешение вопроса Вашей болезни, но я очень надеюсь, что Бог сотворит с Вами сие знамение божественного благоволения о вас.
Благодарю отца Бориса за его приписку. (...) Теперь немного о себе. К сожалению, никакой гостиницы у нас нет, но нужда в ней огромная. Если бы была таковая, то нам было бы значительно легче, так как наш дом стал слишком мал для того количества людей, что приезжают к нам по праздникам. Зато старинная церковь XII века, которой грозило полное разрушение, нами реставрирована с большим успехом (...) и получилась действительно красивая. Посылаю вам 3 фотографии, которые дадут некоторое представление о ней. Иконы в иконостасе — работы о. Григория Круга [38] . Образ Пантократора за Престолом — написан мною[39]. Люстры (две, другую не видно на фото, она сзади) сделаны из старых железных обручей деревенских телег. На фото — большая с 12-ю свечами, сзади — малая с семью свечами. На Престоле крест и подсвечники сделаны кузнецом по моему рисунку. Самый Престол сделан из старинного резного дерева (XVI века) и вышел весьма красивый и удобный для больших служб. Форма — гробницы. Фото не совсем удачны; на деле церковь производит прекрасное впечатление. По размерам своим она нам «как раз» — свободно помещается 200 человек, но возможно иметь и более. А когда мало народу, то она опять не страшно велика, и всё распределено соответственно нуждам нашим. За Престолом видна красная занавеска; там дверь-отверстие, ведущая в заднюю часть храма, где мы поместили жертвенник и службы. Там жертвенник также из старинного дерева, ещё более удачный, чем Престол. Но, к сожалению, реставрация не закончена из-за недостатка средств. Если Бог благоволит дать нам все возможности, о чём мы замыслили, то храм должен бы быть великолепным памятником. На 4-м фото — вход в наш дом. Построен по моему рисунку. Раньше, когда мы приехали сюда, не было ничего, вернее, почти ничего. Низенький деревенский частокол, ворота разломившиеся, деревянные, уже не закрывались.
Сам я старею и слабею. Одна из самых ужасных болезней старости — быстрая утомляемость, и страшная лень и медлительность уже одолевают мною. Потом пришлю вам фото моё с ребятами моими, если напишете мне, что они вас интересуют. (...)
Да хранит всех вас Бог. Всем шлю мою крепкую любовь.
Ваш Тати, неизменно преданный. Всех целую.
Пасха 1967 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Дорогие, неизменно любимые, всегда носимые в памяти матушка Наташа и отче Борисе.
Получил от вас целый ряд писем. Всякий раз с трепетом, ибо страшно хочу немедленно узнать — КАК ВЫ оба. И когда узнаю, что живы и более или менее «дышите», то и сам облегчённо вздыхаю. Мне не стыдно плохо дышать, ибо я старее вас намного. Вам нужно было бы дышать полной грудью, всё переживать в глубоком и крепком сердце. Да, на всякий день прошу Бога хранить вас. Так дорога мне ваша жизнь во всех планах. Что же касается болезни Николки, то я никогда об этом не волновался сильно. Я очень надеюсь, что болезнь сия не к смерти, а к славе Божией. Пройдут ещё два года, и ему будет лучше во всех отношениях. Впрочем, нам необходимо ощутить и нашу полную немощь, дойти до глубокого отчаяния, чтобы возродиться для новой надежды, чтобы пережить действительно Воскресение.
Сейчас шлю вам моё «ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!» и мои самые добрые, самые искренние пожелания о том, чтобы Свет ПАСХИ ХРИСТОВОЙ в этом году воссиял вам с ещё большей силой, чем когда бы то ни было. Чтобы радость Пасхи не отошла от вас как можно дольше. Чтобы все дети ваши также были счастливы и полны вдохновенных надежд.
Так как пишу вам редко, то в этом пасхальном письме скажу всё же и о себе. Я теперь имею для себя лично маленький домик недалеко от Ректории. Езжу туда для наиболее нужных служений, остальное время провожу в одиночестве. Это такая дивная привилегия — то есть быть одному, в тишине. Кругом меня днём немного шуму. Но есть возможность скрыться от него, уйдя в комнаты, выходящие в сад. Ночью же дорога, проходящая мимо дома, шумит в ветреную погоду, как дремучий лес. Наступает весна, и я увижу, как это будет летом. Зима прошла не без трудностей, не без старческих болезней, особенно ревматизма, который много досаждал мне в этом году. Особенно неловко было с левой рукой, почти два месяца связанною болями в плече подмышкой и немного ниже. Но, слава Богу, сейчас значительно лучше, и я надеюсь служить в дни Пасхи с большим вдохновением, чем постом. Не могу сказать, чтобы я был доволен собою, то есть тем, как проходят мои недели и месяцы. Так много нужно сделать, но так мало что удаётся на деле осуществить. Иногда приходит мысль, что лучше человеку не доживать до старости, когда все способности умаляются. С другой стороны, всегда впереди есть так много дела, всякого дела, что уйти, не исполнив своего долга, то есть «завещанного от Бога», — не хочется.
Спасибо, что вы пишете о себе, о встречах ваших, о детях, о здоровье. Пожалуйста, не прекращайте писания, чтобы я мог знать о вас возможно чаще и больше. Да и сам я постараюсь в будущем преодолеть мою страшную усталость от писания писем, и буду писать вам больше.
Целуйте всех ваших детей. (...) Всех вас люблю как самых близких и дорогих, с которыми связана глубоко моя душа.
Ваш а. Тати.
1 января 1968 г.
(Вот, надо привыкать теперь к этой новой цифре.)
Дорогие отче, матушка и прочие.
Сегодня с вечерней почтой получил ваши письма и целую кучу фотографий. Огромное спасибо за вести, главное же, за неизменную любовь всех вас.
Теперь, с чего начну? По обычаю прежде всего пожелаю всем вам светло праздновать Рождество Христово, встречать Новый Год в добром здоровье и с новой надеждой на новое счастье, доколе не достигнем последнего счастья — то есть воскресения общего. Итак, молюсь на всякий день, чтобы Господь хранил вас, благословлял все ваши шаги, намерения, действия. Чтобы вообще вся жизнь ваша была воистину БЛАГОСЛОВЕННОЮ СВЫШЕ. Думаю, что это так и есть. Перейду ли на себя? У меня тоже за истёкший год не мало было новостей. Не помню уже вовсе, писал ли я вам, что с января прошлого года я живу отдельно от монастыря, в расстоянии 8 км. Живу один, в домике, задняя часть которого выходит в огромный сад, и лишь одним углом выходит на дорогу, некий перекрёсток, где движение автомобилей происходит главным образом утром и вечером, то есть когда едут на службу и когда возвращаются домой. В остальное время движение очень малое, по ночам же глубокая тишина. Но и днём, чтобы иметь тишину, я сижу в комнатах, не выходящих на улицу. Таким образом, могу спокойно читать, писать и даже думать. Часто думаю об исходе моём, уже близком, так как перешагнул 71-й год, вступил в год, когда мой блаженный Старец уже почувствовал себя приблизившимся к кончине. Перед моим отъездом сюда кто-то во Франции сказал мне, что я доживу до возраста Старца моего. В то время мне это казалось совершенно невозможным, а теперь я уже ничего не знаю о том, когда придёт смерть моя. Ждал я её десятилетиями. Здоровье моё вынуждало думать об этом. И несмотря на всё — как-то ещё живу, работаю. Нередко работы страшно много с приезжающими. Ещё выдерживаю долгие службы. Сегодня, например, служил Литургию Василия Великого, длилась служба три часа, затем завтрак с людьми, затем административные заботы, затем приём людей, приехавших из Франции и Германии, затем снова еда, маленький обед... Затем уехал к себе на пустыньку. О. Ириней привёз мне ваше письмо сюда. Вы знаете, что он уезжал на Афон. Провёл там полтора года, но затем затосковал о нас и снова возвратился. Монахи мои — люди добрые, благочестивые, образованные. Единственно, что я хотел бы от них: это чтобы они были более горящими, более вдохновенными, более выносливыми в наших монашеских испытаниях. Почти все, кто приезжает к нам, от них в восторге, — как видите, кроме меня. Одна из самых больших трудностей наших с богослужением в том, что мы никак не можем «найти» «общего» языка... Предстоящие из разных стран, и языки их разные. Все мы знаем теперь 4 — 5 языков, и легко переходим на любой из них, но так или иначе эта постоянная забота о том, чтобы все присутствующие как-то были удовлетворены, заставляет нас уделять этому немало внимания. И так, обычно Литургия проходит на 3-х или 4-х языках. По воскресеньям, впрочем, проще дело, так как тогда преобладающее большинство молящихся греки, и мы почти всю службу ведём по-гречески и лишь немногие части повторяем и по-английски, который становится всё больше и больше «общим» языком.
Странное явление: я постарел, а молодые и даже совсем дети любят меня, и очень многие хотят даже целовать. Правда, я отдал и ещё отдаю людям много времени и сил. Последние годы хотел бы провести в мире и, надеюсь, заслуженном ретрате. [40] Такой ретрат мне просто стал необходимым. Сообразоваться с ритмом молодых людей я уже не в состоянии. Разве на немного дней. Это уединение спасает меня даже физически.
В этом году удалось несколько подвинуть дело с нашей внутренней церковью в доме нашем. Иконостас стал много красивее и достойнее. Фанеры заменили старинным деревом, частью работы XVI века. Алтарь покрыли ковром отчасти ради теплоты, отчасти ради «тишины». Ковёр страшно толстый с войлоком под ним. Вообще можно смело сказать, что обе наши церкви стали весьма удобными для Литургии и в то же время действительно благолепными, то есть по-хорошему красивыми. Удивляет меня то, что они нравятся и людям с изысканным художественным вкусом, и самым, казалось бы, простым. Ни та, ни другая, конечно, и в малой мере не выражают моей подлинной идеи о храме для ВЕЛИКОГО БОГА. Но в нашем положении уже не приходится думать о большем.
(...) Раза два-три был я за последние два года во Франции. Поехать туда мне легко и быстро. Посещал я в прошлый раз старых друзей. Посещал кладбище, где так много знакомых имён и душ. Вас вспоминаю действительно на каждый день. И также действительно печалюсь, что добраться до вас как будто просто выше моих сил. И это не столько из-за болезни, сколько из-за всей сложности жизни в наше время. Здоровье моё даже как-то окрепло, хотя во всякое время остаются возможности «неожиданных» срывов и кризисы. Всем шлю мои наилучшие воспоминания, и любовь, и благословение. Храни вас Господь.
Ваш неизменно любящий Тати.
29 марта 1968 г.
Дорогие, очень дорогие мне отче и матушка, Миша и Коля, и все прочие, кто дома есть в настоящий момент или приедет с юга, то есть Вера и вся её семья.
Мир вам и благословение Свыше да пребывают с вами во все дни ваши. Спасибо большое за письмо. Самый факт, что вы живы, приносит мне утешение... Спасибо за поздравления и добрые пожелания, за неизменчивость любви вашей ко мне. Я глубоко ценю эту неизменчивость! Потому что так мало вообще на земле людей, верных своему слову, верных своей дружбе, верных даже в браке. Тем более редки они, когда основой дружбы, братства является не земная выгода, но вера в иной план.
Моё здоровье — не так уж плохо было до сего времени. Но, конечно, старость берёт своё, и жизнь с очевидностью приблизилась к концу своему. После 50 — 60 лет мы все окружены людьми, которые в прошлом были, как и мы, молоды, но которые теперь уже уходят, напоминая и нам о неизбежности того и страшного, а вместе и торжественного дня. Моя жизнь ЗАТЯНУЛАСЬ совсем неожиданно для меня. Вы в своё время видели меня на пороге смерти. Я не надеялся дожить даже до сорока, а теперь мне скоро стукнет 72! Но когда смотрю я на сделанное, то прихожу в печальное состояние от видения ничтожества, совершенного мною. А сколько было порывов, сколько неосуществившихся идей, неразрешённых задач. И сделанное далось несоизмеримо дорогой ценой. Впрочем, всё сказанное совсем не жалоба, а только констатация. Как вы уже знаете, я теперь много времени провожу в своём «углу». Это спасение для меня. Разделять жизнь с молодыми — уже стало скучно мне. Нет у них настоящего вдохновения созидать, творить. Поэтому, когда я один, я отдыхаю душой. «С глаз долой — из сердца вон»... Эта неприятная по существу поговорка в данном случае применима ко мне. Я странно устроен: не будучи привязан к имениям или чему-либо другому, я забываю нужды и дела моего монастыря, отдаваясь своим мыслям в одиночестве. Конечно, я часто там бываю, чтобы ещё тянуть лямку, зарабатывать всем им на жизнь. Если бы я их оставил, то не думаю, что они уже теперь справились бы с предстоящими задачами: надо хлеб на каждый день и, кроме того, столь много всяких иных нужд. А у них есть необычная привилегия: храм в самом доме и Литургия в условиях, которые едва ли найдёшь на земле в ином месте. Иногда мне кажется, что они понимают, но, большей частью, как дети: берут, не думая, как это пришло, какими трудами и даже страданиями всё сие далось. В этом отношении, конечно, было самой большой ошибкой думать, с моей стороны, что люди понимают сердцем, что значит имя «христианин». Христианство никогда ещё не было принято землёй. «Историческое» христианство слишком часто даёт картину самого страшного извращения смысла Евангелия. Сколько преступлений было совершено и ещё совершается во Имя Христа! Какой ужас! Какое извращение! И когда слышишь, что многие дерзают называть себя христианами, то одновременно приходит мысль: а Сам Христос назовёт ли их когда-нибудь «Своими»? Сам Он сказал, что многие рекут Ему: Не во Твоё ли Имя мы пророчествовали и прочее... И Он ответит: Отойдите от Меня, делатели беззакония; Я не знаю вас.
Достоевский устами своих героев сказал, что христианство для ГЕРОЕВ И ГЕНИЕВ ДУХА. Сам Христос сказал, что всякий, творящий слово Его, позна́ет, ОТКУДА оно... И Павел сказал, что Евангелие Христа — не от человека и не по человеку. Можно думать лишь, что если ещё продлится человеческая история, то, быть может, когда-нибудь произойдёт такая существенная перемена в людях, что они действительно станут братьями, молящимися «ОТЧЕ НАШ» неложно. Но вот, я состарился и, однако, собираюсь умирать почти без надежды, что такое время торжества Христа придёт. Всякий раз, когда я слышу радио или беру в руки газету, я прихожу в ужас от звериной дикости и жестокости людей. Довольно. Быть пессимистом не идёт нам к лицу. Если не здесь, на земле, то в грядущем Царстве мы увидим победу правды, и я верю, что победа сия НЕИЗБЕЖНА. Как-то, смотря на львов и тигров в зоо, я думал, что придёт час, когда люди посадят всех им подобных «человекообразных» в клетки, — и царство и власть будет в руках «кротких», они унаследуют землю...
От всей души желаю, чтобы Коля выбрал себе дальнейший путь с успехом. Важно, чтобы человек полюбил и любил до конца избранное дело. Иначе скучно будет жить. А Миша доволен ли своей работой? Возможно, что уже не смогу писать вам к Пасхе, но, как вы знаете, я тоже не неверен вам в любви и памяти, и в Светлый День пошлю вам моё беспроволочное приветствие о Христе Воскресшем.
Да хранит всех вас Господь.
Всегда и неизменно любящий вас Тати.
Пасха Христова 1968 г.
Дорогие, незабвенные отче, и матушка, и все дети, первого и второго поколения.
Всем шлю мою любовь и самые добрые чувства и мысли мои ко дням ПАСХИ Святой.
Молитва моя о том, чтобы Свет нетленный Воскресения Христа всегда наполнял атмосферу вашего дома, давая вам радость даже в испытаниях века сего, даже при приближении к сердцам нашим дыхания физической смерти. Да даст всем нам Господь истинную веру в неложность Его обетовании, уверенность в неизбежности победы нашей. Да будут сердца и умы наши всегда привязаны к видению Вечности Божией и Света, в котором нет ни единой тьмы. Вы знаете мою любовь ко всем вам.
Софроний Тати.
29 апреля 1968 г.
ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ГОСПОДЬ!
Дорогие отче, матушка, все...
Спасибо за письма к Пасхе. Сейчас не собираюсь писать много. После пасхальной «нагрузки» — еду на 3 —4 недели в Испанию. По возвращении, в конце мая, Бог даст благополучном, наговорю письмо на магнитофонную плёнку. (...)
На всякий день с вами мыслью.
Ваш любящий Тати.
31 августа 1968 г.
Дорогая матушка Наташа, мир вам всем от Господа.
Спасибо за письмо от 17.08. Всё его содержание — меня глубоко трогает. (...)
Второе — это день Вашего Ангела. Что скажу? Вы знаете мою любовь к Вам, а следовательно, и мои пожелания, не раз высказанные за истёкшие 20 лет жизни. И сейчас могу их только повторить. Машинка моя — поломалась. Починка требует здесь многих дней. Трудно будет Вам читать мои каракули.
Моя поездка была интересной. (...)
Пожалуйста, пишите мне. Меня простите и за годы мои (72), и за лень, и за ещё сверх моих сил занятость. Защищать начатую жизнь — не просто. И как Вы сами пишете — жизнь приняла сумасшедший ритм. Я думал, что это только здесь, при общем помешательстве на комфорте, автомобилях, бесчисленных машинах и путешествиях и прочее. Но вижу, что даже у вас, прежде таком мирном и тихом месте, то же самое. (...)
По временам сердце моё слабеет и спазмы в груди (где грудная кость). Но ещё служу, принимаю массу людей. Глухой угол — глухой деревни, на краю света — становится всё более и более многолюдным. Пришлось в прошлом году строить, а в этом году ещё больше.
Что утешает, так это видимый рост (духовный) живущих здесь. Становятся опытными, образованными богословски, хорошо служат, все (вернее, многие) их страшно любят и ценят; они отлично ведут себя; мужественно терпят всё возрастающий контраст исканий двух столь различных миров (говорю о духе и плоти). А я, естественно, должен готовиться к исходу. Удивительно — как долго я прожил уже. И куда ни уеду, в какую далёкую пустыню ни скроюсь, постепенно кругом вырастает огромная семья. Прямо как у Марка X, 30. Раньше бывало с нами за столом 10, 15 (редко 40), теперь каждый день 15 — 20, по воскресеньям 50 — 70, иногда 100. На Пасху ночью 120.
И откуда на всех хватает — не понимаю. И это о нашей жизни. Почти все мои для меня — молодые, дети. Я уже большую часть времени один в маленьком доме, далеко от всех. И этот покой мне необходим.
Всех обнимаю с большой любовью.
Ваги Тати.
12 января 1970 г.
Мир вам!
Дорогие... все вы — двенадцать, что на фотографии. Огромное спасибо за письма и за 3 фотографии. Какую радость испытываю я всегда, получая от вас письмо. Весть о том, что вы все живы — так дорога мне. Ведь на всякий день КРИКОМ КРИЧУ к Богу беречь вас. Сколько раз от вас приходили вести тревожные. Поверите, что иногда не мог писать только потому, что боялся попасть в трудный час с моими вестями о том, что и я здоров, и моя семья. Никогда не могу сказать о моей семье — «вся», потому что состав её всё же временем изменяется. Кроме того, возможно причислить к семье и немалое число таких членов семьи, которые самостоятельными семьями рассеяны по разным местам. Итак, если говорить о семье, имея только тех, чей адрес одинаковый с моим, то в этом отношении последние годы я был часто доволен добрыми отношениями между всеми членами и их счастливым видом. В настоящий момент нас 10 человек. Но за столом обеденным почти никогда не бываем одни мы. Прошлым летом особенно. Дом переполнен. За столом 20, 25, 30 и даже более человек. А по воскресеньям — 50, 70, 90 и более. Так как нас мало для подобных приёмов, то мы обычно оставляем все двери открытыми, и все пришедшие, среди которых бывают и пришедшие в первый раз, и это почти каждое воскресенье, и всю эту массу людей мы оставляем хозяйничать и быть как дома. В первые годы бывали и недоразумения, и мы уставали изрядно. Но затем произошёл «естественный подбор», и теперь те, что полюбили бывать у нас, помогают нам своим присутствием, потому что для них наш дом стал в значительной мере и их домом.
Возможна мысль, что так, и именно так должна была бы протекать жизнь каждой маленькой приходской (чтобы не сказать, домашней) церкви. Люди встречаются сначала в молитве, затем в нормальной житейской встрече. Дети страшно любят, чтобы дни их рождений праздновались у нас. В связи с этим, естественно, празднование переносится часто на два-три дня вперёд или назад, то есть на воскресенье или иной праздник. Мне в таких случаях приходится резать огромный торт и делить его на десятки частей, кусков...
Так или иначе, но ощущение старости всё возрастает. Особенно это сказывается по утрам, при пробуждении, когда трудно даже говорить, настолько слабеет голос. Но поскольку достигнутый мною возраст превышает и, сверх всяких ожиданий, самые смелые надежды, постольку я естественно сознаю необходимость к скорому отходу.(...) Обратная сторона моей старости — утешение видеть энное число людей, которые получили чрез меня новую надежду, новую энергию на жизнь, обрели новый смысл, даже вдохновение. И это стоит кое-чего. Приятно видеть много лиц, полюбивших вас за этого рода услугу. Среди них есть представители по крайней мере 4-х поколений, и даже в некоей малой мере, но можно говорить о пяти поколениях.
Вот видите, против моего обыкновения написал вам так много о моей и нашей жизни. Жизнь эта развилась во многих отношениях, даже и материальных. За последние годы мы выстроили два дома, один — небольшой — ателье для иконографии, длиной 18 метров, шириной 6 — 7 метров. С верхним светом, как ателье для живописи — это почти идеально. Другой дом — для сестёр и посетительниц. Со всеми современными удобствами. Автоматическое отопление, две ванных комнаты...
Но при всём этом требования жизни растут быстрее возможности их удовлетворить. Тем более, что необходимо новопришедшим братьям дать высшее образование, богословское, конечно. Так как половина из них пришли с высшим, но не богословским. Необходимость такой подготовки вызывается временем. Если мы будем менее образованными, чем какие бы то ни было другие «учёные» (простите за выражение), то эти «учёные» легко нас задушат.
О, это старая и великая проблема — с одной стороны, культура духа или сердца, с другой — мозга, при «сердечной атрофии». Последнее составляет столь дикое зрелище, что в ужас приходишь от встречи с этими дикарями и убийцами, чувствующими себя, однако, «сюперьер» [41]. Опрокинутая шкала ценностей, что приводит к непрестанным войнам и самым безжалостным кровопролитиям, всегда оправданным какими-то весьма высокими целями. Одни и те же слова употребляются для определения этих ценностей, а в глубине — коренные различия в понимании сих слов, или в применении их к жизни. Почти всегда это «свобода» а санс юник[42].
Мы в нашем сознании утверждаем идею необходимости полного отказа от стремления доминировать, властвовать над кем бы то ни было, обладать материальными богатствами, через что теряется право беседы с униженными и оскорблёнными. Лучше добровольная нищета, чем обогащение с насилием над братом. Лучше нам умирать в «социальном ничтожестве», чем прославляться за преобладание над «малыми сими». Лучше нам не оставить наших имён на Земле, чем написать наши имена в Истории Земли кровью братии. Чтобы защитить нашу маленькую свободу, мы следуем принципу — не посягать ни на чью свободу. Если нет внутри нас семени Духа Святого, то этот путь просто невозможен. Но созерцание Вечной Правды, то есть Солнца Правды — Христа, вселяет в нас непоколебимую уверенность в неизбежность нашей победы в силу победы Христа. В этом мире мы можем и даже должны нести тяготы, но в грядущем — победа неизбежна.
Я страшно рад за Мишу[43]. Шлю ему моё самое горячее приветствие. Большое спасибо Коле за его столь доброе письмо. Я помню его «орлиное» детство и верю в его способность к высоким полётам. Верочке передайте мою любовь. (...)
Да хранит всех вас Господь ещё на многие-многие годы.
Ваш с большой любовью Тати.
28 марта 1972 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Дорогие, незабвенные отче, матушка Наташа, отец Михаил, Коля, Вера, все-все. Мир вам от Господа.
Как много лет прошло с тех пор, когда мы вместе в едином храме служили Литургию в сию Святую Ночь, раскрывшую нам от века сокровенную ТАЙНУ о изначальной идее Отца-Творца о сынах человеческих. О, несомненно, что всякая молитва, принесённая Богу Вечному и единому истинному пребывает сохранённою в вечности для каждого из нас. В день уже всеобщего воскресения все такие молитвы станут рядом с нами, превратившись в нетленный свет подлинно святой жизни во граде Бога нашего. Редко пишу вам, но и вы, знаю, то же делаете, что и я, то есть взаимная в молитвах память не теряется. Как может утеряться то, что моментами огненными буквами писалось на сердцах всех нас? Как могут быть угасшими в памяти дни наших общих скорбей, а иногда и радостей? Итак, в день воскресения все мы увидим с восторгом то, что было посеяно в страданиях. Увидим подлинно преображённым. А пока — мужественно понесём, если что осталось ещё нести в этой жизни. Больше всего думаю я о болезнях нас, стариков. Вот опять матушка была на краю жизни. Слава Богу, что ещё не покинула нас, особенно же малышей.
Как я рад, что Михаил стал отцом![44] Лобызаю его нашим священническим лобызанием и горячо молю Бога, чтобы он вдохновенно пронёс иго сего святого служения Богу, чрез служение «малым сим». Радуюсь, что все вы живы, что семья возросла в числе.
Полагаю, что в прошлом, даже в моих редких письмах, я сказал многое из того, что пребывает неизменным, в силу чего пишу редко. (...) Последние две недели болею плохим гриппом. Антибиотики, возможно, обессилили меня. Большую часть времени лениво лежу в постели. Зима была тёплая, почти бесснежная, бывали прекрасные дни с солнцем, но в последние дни вдруг нашли холодные ветры с дождями. Предсказания погоды, скорее, неблагоприятные. Обещают плохую погоду даже до нашей Пасхи! Хотел бы к тому времени окрепнуть, чтобы я смог служить эту Пасху. В прошлом году в этом же месяце марте я заболел и пролежал почти три месяца. Заболел в двадцатых числах марта и пропустил пасхальные и постовые службы. Сейчас тоже не хожу в храм, кроме Литургий... В общем, жизнь наша течёт тихо, в смысле отрешения нашего от страстей мира сего, но, конечно, в постоянном труде, необходимом для удержания той великой привилегии, которую мы имеем здесь. Можно сказать, что когда служишь людям, забывая себя, то эти люди начинают заботиться о тебе и иногда глубоко любить. Этой любви мы видим множество. В мире современном, социально крепко организованном, особенно в больших городах, люди странным образом разучаются любить, дружить, совместно радоваться или страдать. Отсюда множество людей испытывают муки одиночества. Приходя к нам, встречая у нас человеческое отношение, то есть и уважение, и понимание, и доверие, они так иногда удивляются этому, что сначала даже не понимают, что с ними. А потом, отдав себе отчёт после некоторых повторных посещений, становятся тоже доверчивыми, раскрытыми, весёлыми, а мы отдаём им наш дом, наш сад, всё, что у нас есть. И они сами уже чувствуют себя «дома». И это нас устраивает, так как иначе было бы просто невозможно принимать такое множество людей.
Все у нас, несмотря на различное прошлое, дружат, мирно сожительствуют, и это, конечно, радует меня. Таким образом, я вижу, что могу скоро уходить с сознанием, что останется след некий в плане Земли, в плане её связи с Небом.
Итак, все вы, мои драгоценные, незабвенные, примите мою любовь и самые искренние пожелания всего наилучшего всем и каждому из вас.
Ваги Тати-Софроний.
- Письмо ваше пришло точно в день св. Софрония.
- Спасибо.
27 января 1973 г.
Дорогие, незабвенные отче, матушка и все дети.
Да не престанет умножаться на вас благословение Свыше. Всегда бываю тронут, получая ваши письма. И в этом году, как прежде, быть может, даже и больше, был рад рождественским приветам и вестям о всех вас. Больше, чем раньше, потому, что естественно с течением времени вы не удаляетесь от немощей возраста, от последствий всех тех тягот и забот, с которыми связана ваша жизнь: дети, служение множеству пасомых и подобное. Как приятно слышать, что матушка «гоняет в поездах то туда, то сюда». Это много лучше, чем лежать в постели с постоянной заботой о пульсе. Отец Борис на фотографиях выглядит прекрасно, хотя, по письму, у него стало слишком низким давление и в силу этого трудно ходить на службу и нести её. Радуюсь за о. Михаила. Пробыл он некоторое время при вас, но для расширения опыта необходимо выходить в открытое море. Ужасно думать, что «опыты жизни» до наших дней всё те же. Прошли тысячелетия, но человечество не только духовно, но даже и морально едва ли сделало прогресс. Может быть, моё суждение неверно в том смысле, что всегда на Земле будут сосуществовать самые различные уровни умственного, морального и духовного бытия людей. Стоящие на низших ступенях развития требуют внимания со стороны стоящих выше; надо им отдавать жизнь, то есть любить их и содействовать их движению к лучшему. Итак, с этой стороны — всё пока нормально. Мы же, по мере того, как стремимся к добру, всё сильнее, больнее и глубже ранимся от видения всякой нелепости, всякой грубости и подобного. Мы сами утеряли представление о том, что и как мы были в своё время, в дни нашей юности. Быть может, мы тоже испугались бы, если бы встретились с самими собой, какими мы были пятьдесят лет тому назад? Может быть, и эта цифра для вас немного велика... Для меня она даже недостаточна. И бывает, хоть и редко, вспоминаю мои прошлые глупости и невежество во всём духовном, и отсюда бываю не так уж сильно шокирован, видя молодых. Конечно, молодость безумствует в наших глазах; молодость подобна пьянству — ей «море по колено». Помню, как без всякого раздумья, не зная никакого страха, бросался я в неизвестное. Итак, всё пока нормально. Да даст нам Небесный Отец познавать Его всё глубже силою любви к Нему, чтобы в великий день «ухода» отсюда эта любовь соединила нас навеки уже полным союзом любви. Этот союз любви я мыслю не только по отношению к Отцу, но и ко всем братьям и сёстрам. Мало у меня надежды встретиться с вами в этой жизни, но крепка она, надежда, на будущее нетленное бытие.
Шлю любовь мою и благословение Верочке и всей её семье... То же самое Коле и всей его семье. Иерейское братское лобызание и любовь отцу Михаилу. А вам обоим мою глубокую любовь, память о вас на всякий день. Внутреннее искание чрез молитву почувствовать — как вам... Это недостаточно, необходимы и письма. Огромное спасибо за фотографии. Отец Борис великолепно выглядит на них. Красивая старость (ещё не глубокая). А матушка выглядит воистину как мать и бабушка, которая торопилась всегда строить жизнь детей, не щадя себя. В маленьком теле — сильный дух. Да хранит вас Господь. Было приятно видеть всех детей. Коля особенно хорошо выглядит в белом подряснике. Вера — возмужала, но по-прежнему красива. О. Михаил — глядит на мир с любовью и кротостью. Прочих не видел я никогда лицом к лицу и труднее мне судить о них. Да, пришлите мне все имена в последовательном порядке, как «генеалогическое дерево», чтобы я был уверен, что поминание совершается вполне корректно.
Что сказать о себе? Я никогда не умею делать это как следует. Я работаю, много работаю; мало гуляю, нет времени на такую роскошь, хотя предо мною места, удобные для гуляния, и воздух нашей деревни дивный, не «загрязнённый», много красивых огромных деревьев, погода тёплая и благоприятная. Но всегда стою на грани болезни и ничего не могу сказать, что будет в самое ближайшее время.
С любовью ваш архимандрит Софроний.
- Привет от о. Иринея — бывшего Володи.
* * *
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Дорогие-дорогие отец Борис, матушка Наташа, отцы Михаил и Николай, Верочка, мир всем вам от Воскресшего Господа.
КАКАЯ РАДОСТЬ! Как это замечательно, чудно. Новое событие в семейной вашей жизни — как бы завершает некий круг[45]. В силу этого завершения — могу сказать, что за все годы нашей переписки, после физической разлуки, сегодняшнее письмо есть самое радостное. Это не значит, что пути наши станут уже совсем беспечальными, безболезненными, нет, но уже не будет неуверенности в избрании служения здесь, на Земле.
Прославим Бога в сердцах наших.
И у меня этот год тоже является некоторым завершением моего труда. Книга о Силуане вышла по-гречески; осенью выйдет по-английски и по-французски. Было много положено труда над переводами. И вот, слово отца нашего Силуана выходит на более широкие пути мира сего. Имя его становится действительно многим известным и дорогим. Необычайно сильное слово его о мире всего мира находит отклик в тысячах сердец людских. Дай Бог, чтобы это доброе семя взросло и принесло стократный урожай.
Снова и снова — ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ...
ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!
С любовью ваш Тати-Софроний.
18 января 1975 г.
Христос посреде нас!
Дорогой отче и брат Борис. Спасибо за рождественский привет.
Пишу вам редко, но помню всегда, на всякий день. С годами, немалыми, ослабеваю. Предложил братьям избрать нового игумена. Избрали одного, не старшего, но готового понести труд служения со всяким смирением. Он сначала готовился быть учёным, но затем переменил своё намерение. Получив доктора, когда ему было 28 — 29 лет, в Лондоне, прежде чем состоялся акт выдачи дипломов, пришёл к нам. Он и раньше бывал у нас. Его научные познания в химии нам мало полезны. Я послал его в Сергиевскую Академию [46]. Он блестяще окончил курс за 4 года. Выучил три новых для него языка: греческий, русский и французский. Родом из Австралии, имел английский язык своим обычным и научным. Я постепенно передаю ему дела мои, административные и духовные, сам же задумал отдалиться от всякой деятельности и приготовиться к исходу. Говорю об этом без печали. Полвека молитвы до крови за мир во всём мире поглотили все мои силы. Не скажу, что вдохновлён состоянием мира. Проповедь о любви принесена из другого мира и не воспринимается людьми. Свет сей не лечит их, то есть Свет Свыше. Упорство дикое в борьбе за преобладание разрушает всё на Земле. Ты можешь понять меня. Будучи моложе, чем я, ты уже изнемогаешь, если я правильно понял слова матушки.
В мои годы я ещё продолжаю не только совершать Литургию, но и принимать немало людей, жить с ними их страданиями, их проблемами, делиться с ними опытом долгой, по-человечески говоря, жизни. Чувство глубокой ответственности в каждом случае с каждым человеком, особенно с детьми и молодыми, требует полного напряжения внимания, сочувствия, терпения и под. Ты всё это знаешь не меньше меня. Да хранит тебя Господь на многие годы ради семьи, ради других, кому ты служишь.
С любовью братской Софроний.
18 января 1975 г.
Мир Вам и всему Вашему дому, дорогая матушка Наташа.
Огромное спасибо за Ваше письмо от 1-го с/м. На этот раз Ваш рождественский привет и новогодний пришли ко мне, когда я не совсем здоров. Они мне доставили радость, смешанную с некоторой печалью. Имею в виду нездоровье о. Бориса и другие трудности в жизни Вашей. Но есть и радости. Во-первых, Вы сама ещё живы и можете так серьёзно работать. Это невероятно. Когда я видел Вас так много лет тому назад, Вы часто бывали в постели от сердечных болезней. Затем то же самое умножилось у Вас с переменой климата и иногда умножением труда. И вот вдруг слышу, что Вы ещё везёте и поднимаете немалый груз даже для здорового. Да будет благословенно Имя Господне.
Нет ничего удивительного, что отец, отдавший в прошлом слишком много всякого рода энергии, теперь уже не имеет сил на такую же напряжённую деятельность. Но в течение этих лет он создал себе помощников, которые тоже являются как благословение Свыше. И моя радость о них, и за них, и за вас подлинно глубока.
Я себя чувствую постаревшим. С 96-го года прошли более трёх четвертей века, естественно приблизился конец. Многие годы были весьма нелёгкими. 24 сентября прошлого года у нас состоялись выборы нового игумена. Избран о. Кирилл, 38 лет, с нами десять лет. Человек широко образованный, весьма скромный, даже смиренный. Власть понимает как служение всем и всякому, как заботу о слабейших. Все им довольны. Ваше письмо даёт мне возможность как-то видеть вашу общую жизнь. Подумать о Вас, что Вы стали ПРАбабушкой... невероятно, но факт. И моментами не могу удержаться от улыбки. Впрочем не только за вас, но и за себя. Столько раз я бывал на грани могилы, и вот, дожил, работая даже до сего дня.
Молюсь о вас на всякий день. Прошу Бога благословлять вас всех и хранить как зеницу ока. Итак, снова и снова — спасибо за письмо и примите мою неизменную любовь ко всем: Вам, отцу, другим отцам, Верочке... прочих люблю заочно, никогда их не видав. Но довольно, что они ваши.
С любовью ваш Тати.
6 февраля 1976 г.
Дорогие, трижды дорогие отче, матушка, отцы,
Верочка и другие детишки. Молю Бога даровать всем вам глубокий мир и любовь, благословлять всех вас на всякий день, на всяком месте.
Как слагается наша жизнь — мы не можем постигать. Многое происходит непредвиденным образом, независимо от наших желаний или усилий; также немало случаев, когда мы не можем осуществить наши глубокие желания и искания. Вот, я получил от вас рождественские приветы. (...) Я уже третий раз был в Москве на прошлой неделе и не смог опять проехать к вам. Так это обидно, и я завидую тем, кто смог посетить вас. Все эти три путешествия были мне подарки с ограниченным маршрутом: только в Москву с туристической группой. (...) Но буду думать; может быть, Бог благословит и меня попасть в ваш древний город и молиться с вами в старинных храмах Святой Руси. Хотя мне уже 80 исполнится этой осенью, но я ещё двигаюсь и очень много работаю. Борьба за существование нашего монастыря, писание новой книги, переводы моей старой книги на разные языки (уже существуют на языках: английском, немецком, греческом, французском, сербском — в полном объёме; сокращённые: на итальянском, испанском, румынском, и кто знает, что будет в грядущие годы). Глубоко радуюсь, когда слышу от вас, что все вы живы и более или менее здоровы. Каждый вечер молюсь за вас и в сердце моём чувствую всё ту же неизменную любовь, которую даровал нам Бог с самого начала. Знаю, что никто не отымет этой любви никогда, но увидеть вас ещё раз и говорить лицом к лицу было бы великим счастьем. Молитесь и вы все, чтобы мне было дано сие прежде, чем покину сей мир.
Вот фото ваши мне интересны и дороги. Поверить не могу: Верочка уже бабушка! Матушка — прабабушка! Мальчики — отцы дважды.
Неожиданными явились многие из моих работ в этой стране: писание больших икон. Одна из них три метра на два с лишним в ширину. Стройка домов: теперь уже третий. Много очень посетителей. Если бы были мои силы, как прежде, то и тогда не хватило бы их, чтобы удовлетворить все запросы. Не могу пожаловаться на моё здоровье. Вы знаете, что я чудом вылез из моей большой болезни, но и после того прошло немало лет, прежде чем я стал питаться нормально более или менее; теперь часто болит спина. Собственно, это, можно сказать, и не болезнь, но боли бывают такими, что стесняют всякое движение и мешают, конечно, работать и даже служить. Боюсь, что годы ослабили не только мой слух и зрение, но и мозги мои. Окружающие меня по любви своей окружают не только видимо, но и своим вниманием и заботами. Говорят, что я ещё не показал себя теряющим логику. Не мне судить об этом.
Итак, спасибо большое за приветы ваши, за любовь, за всё.
Да хранит вас Господь.
С любовью Софроний.
28 апреля 1976 г.
Воистину Воскресе Господь.
Дорогие, чудные, незабвенные все вы...
(...) В этом мире радости и тревоги пополам. Вот уже 35 лет, как я начал моё служение духовничества. С того времени вся моя жизнь опрокинулась. В начале моего удаления из мира я был занят почти исключительно собою. Думаю, что это вполне естественно и правильно. Подобно тому, как в мирском служении, прежде, чем учить других, люди сами учатся. Но моё служение, как вы прекрасно знаете, особого рода: оно требует перемещения моего сердца внутрь исповедующегося; быть может, и наоборот: воспринятие исповедника в моё сердце. Приходится переживать всякого рода драмы, болезни, сомнения, страдания; редко некоторые радости. Замечаю, что вначале был я более способен скоро открываться для встречи каждого приходящего; теперь не то: в старости моей нередко ощущаю некое истощение «эмоциональной» силы сердца. Прибавление умного опыта восполняет сию потерю лишь отчасти. Движение любви каждый человек воспринимает как прилив живительной силы; многажды пришлось мне заметить, что искреннее сочувствие человеку страдающему, стоящему на грани полного отчаяния, самое это сердечное внимание оказывается спасительною силою. Долгий натиск безнадежия прерывается на некий срок, и душа человека оживает для новой борьбы за жизнь. Неожиданно для меня, сверх всяких моих планов слагается моя жизнь в Европе. Куда ни пойду, собираются кругом люди. Приехал я с немногими монахами в далёкую, «глухую» деревню; поселились мы в давно покинутом доме, неведомые никому почти в мире. Через три года нас обнаружили люди, и с тех пор прилив их не останавливается. Приезжают из всех стран Европы, главным образом ближайших, конечно; но есть и из далёких тоже немало людей. И вот, я на исходе моих сил. Особенно ещё потому, что в большинстве случаев приходится стоять пред неразрешимыми практическими проблемами. Психологически люди так усложнились, что каждое лицо стало запутанным узлом противоречий. Общая атмосфера мировой жизни оскудела духовно, и некуда обратиться за помощью. Умножение социальной организации, как это ни странно, приводит к тому, что «личные» контакты людей становятся редкостью. Обезличивается жизнь. А церковное общение духовника с человеком, прежде столь плодотворное, уменьшилось в силу отчуждения масс от Церкви. Потеря веры в Воскресение — равносильна самоприговору к смерти. Отсюда у людей ощущение бессмысленности прихода в сей мир. Независимо от какого бы то ни было строя социального — трагизм людской жизни неустраним по самой природе падшего человека.
Даже любовь между людьми лишь на время, лишь иногда бывает гармонична. Редки случаи длительного согласия. И теперь, в состоянии удручающей скуки общественной жизни, при возможности супругам не зависеть от другого материально, браки распадаются слишком часто, слишком скоро. От этого более всего страдают дети. Это только самая ничтожная доля из того, с чем мне приходится встречаться. И неведение, как поступить, как жить, настолько велико, что подавляющее большинство людей живёт в состоянии тихого отчаяния. Вы знаете, что существует исход из ВСЯКОГО положения — это Христос, но воля людей парализована страстями земными, и сей универсальный спасительный выход, неизбежно связанный, однако, с борьбою против самого себя, то есть страстей своих, отклоняется в большинстве случаев. «И не найдёт отзвука тот глагол, что страстного пределы перешёл» (Баратынский, на смерть Пушкина).
Помимо всего, случающегося в частной жизни, с начала двадцатого века мир переживает период великих и малых непрестанных войн. Повсюду неуверенность в завтрашнем дне. Известно, что большой холод так же поражает жизнь, как большой огненный жар. И войны приняли сей двойной характер: где возможно, воюют с огнём; где немного страшнее, воюют с холодом. Но та же самая ненависть, которая, умножившись, охладила любовь. Выпало на мою долю — молиться за мир, о мире всего мира. Знаю, что сильна молитва останавливать наступления наглых, хотя и не до конца. Но если прекратится молитва любви, то никакая культура, никакая наука не могут предотвратить взрыва.
Христианину несвойственно впадать в так называемый пессимизм. Но значит это, что и оптимизм становится неуместным. Пребывает борьба духа со смертью. И сие составляет удел жизни нашей. Вы знаете по опыту своему, что созидание каждой маленькой жизненной клеточки связано со многими непрестанными подвигами. И если не отчаиваемся, то победа остаётся за нами. Вы имеете сие оружие, «непобедимое оружие мира». Да даст вам Господь силы духа на сей почтенный подвиг, на сию редкую ныне привилегию. Во всех случаях: больших и малых, семейных ли или мировых измерений. Не всегда возможно нам увидеть ожидаемые результаты в пределах Земли, но результаты будут непременно в космическом развитии бытия тварного мира. Отсюда у нас неупадающая энергия на молитву; молитву духа, если слабеет тело.
Мой братский совет: не впадайте в отчаяние даже при отчаянных положениях. Боль души неустранима, но из этой боли рождается сила молитвы. Вздохи из глубины достигнут высоты вечности. Воскресение есть факт бытия. Самое ценное в жизни мира — персональность человека. Если атом водорода живёт вечность, то сие чудо, личность, сия красота неужели умрёт? Низшее живуче — жизненно могуче и высшее. ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Эту истину опытно пережили миллионы людей в течение истёкших 20 веков.
Вспоминая всех вас на каждый день, главным образом вечером, в полночь, я редко пишу. За последние годы перестал писать письма. Почти перестал и получать. Но много мне ещё нужно иметь сил, чтобы ещё хотя бы несколько продвинуть устроение жизни в нашем углу. Молитесь и вы за меня. Да, знаю, что молитесь. Молитесь и за то, чтобы привёл нас Господь встретиться живым образом, лицом к лицу. Всё возможно у Бога.
Всем передайте мою крепкую любовь, прежде
всего отцу Борису. Всем.
С любовью Софроний.
31 марта 1977 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Дорогие мои и незабвенные отче, матушка Наташа, отцы Михаил и Николай, Вера и все дети, и внуки, и родители их — всем шлю мой пасхальный привет.
Молитва моя за вас — всегда и неизменно на всяк день. Я ценю её ещё и потому, что этот род взаимной памяти, данный нам Свыше, исполняет надеждой душу иметь вас в любовной памяти на все века... Молюсь я о том, чтобы Господь хранил вас всех «как зеницу ока», продлевал дни жизни вашей в мире и радости надежды на спасение неувядаемое. Не удавалось мне встретить Вас живыми носом к носу, беседовать досыта (если это вообще возможно), молиться вместе — словом, как в былые дни. Мои возможности оказывались ограниченными; средства недостаточные ни в финансовом отношении, ни физически. В мои годы я не могу путешествовать один. Не могу жаловаться на здоровье. Мне 81-й идёт! Невероятно, но по бумагам факт. Говорю, по бумагам, потому что душа моя никак не чувствует возраста. Только тело связывает. Странно, дух человека не знает ограничения временем, он не может стареть, хотя и растёт. Чем больше растёт, тем больше входит в обладание бытием.
Сегодня получил февральский номер Ж.М.П. Сразу же прочитал с огромным удовольствием трогательное и глубокое поучение в 1-е воскресение Великого Поста. Прошу его автора — писать почаще. Моя новая книга, уже не о Старце, а, так сказать, «своя» — выходит на этих днях. Но не по-русски, а по-английски. Перевод сделан переводчицей, которую вы знали во Франции. (...)
После моего последнего путешествия в Россию, много болею костями спины. Неловкое, странное ощущение: вставая с постели — нужно «собирать скелет», снова учиться ходить. Но я всё принимаю с благодарностью, потому что последние 20 лет — суть «бесплатное приложение», превосшедшее все мои ожидания. Знаю, что здоровье отца и матушки не блестяще. Молясь, помню это. Но радуюсь страшно, что и вы прожили до сего времени. Ещё и ещё — МНОГАЯ ЛЕТА.
Снова и снова шлю мою любовь и самые добрые пожелания, которые рождаются из крепкой любви, не знавшей никогда разрыва или надвязки. ПАСХАЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУИ.
Надеюсь служить ночную Литургию. Пошлю вам мысленно духом тот же великий и святой привет. ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Софроний-Тати. С любовью.
12 января 1978 г.
Христос посреде нас, дорогой отец Борис.
Спасибо за поздравление с праздником Рождества Христова.
Спасибо за неизменную добрую память. Прошло 26 лет с того времени, как вы уехали всей семьёй на Родину. Не оправдалась на нас поговорка: с глаз долой — из сердца вон. И слава Богу, что так. Знаю, что ты тоже молишься за меня, как и я всегда молюсь за всех вас. Теперь семья ваша страшно выросла. Молодая жизнь играет, а ваши силы истощаются. Да, любовь в этом мире «истощает» человека, но в сто крат возрастает в мире грядущем. И верю, что так будет с тобою, и с матушкой, и с детьми твоими. В прошлом (77-м) году была издана моя небольшая книга по-английски. Первое издание разошлось очень скоро, хотя было недешёвым. В марте предстоит уже второе издание, с бумажным переплётом. Это будет дешёвое издание для студентов и подобных им людей, которые не могут платить дорого за книги. Уже некоторые люди спрашивали, могут ли они издать переводы на их языках. Видишь, неожиданный успех. Я продолжаю работать; дело моё с моей братией не кончилось. Они ухаживают за мной с любовью. В этом отношении я вполне благополучен. Мало по-настоящему болею. Главное неудобство в том, что скелет мой разваливается во время сна. Ревматизм в мускулах тоже причиняет боли. Иногда боли усиливаются настолько, что приходится лежать в постели подобно парализованному. Но это только боли. Органической болезни нет. Ослабели глаза, сильно убавился слух (это очень неудобно: надо громко говорить на близком от меня расстоянии и ясно произносить слова), мне неудобно, и другим утомительно. Радуюсь за молодых отцов — Михаила и Николая. О, как хотел бы я всех вас увидеть в этом году. Откладывать больше, кажется, уже не приходится. Всем твоим детям шлю мою любовь, моё благословение, мою память о тех, кого видел (не внуков) лично; вот эту пятёрку лиц хотел бы прежде всего повидать. А потом, конечно, и новое поколение. С любовью как всегда и навсегда
Софроний.
12 января 1978 г.
Дорогая матушка Наташа. Да изольёт Господь благословение Своё на Вас богато.
Об этом молюсь я на каждый день. Не проходит дня, чтобы я не посмотрел в вашу сторону. Прошло без малого 26 лет с того дня, когда мы вместе молились пред вашим отъездом в Россию. Из огромного тома нашей переписки, которую отчасти просмотрел я сегодня после прочтения Вашего письма, наибольшее внимание моё остановилось на том прощальном слове, которое я произнёс в церкви Русского Дома в день вашего отъезда — 20 мая 1952 г. Посылаю Вам мой набросок этой проповеди для воспоминания. Прочтите его. Не без радости отмечаю, что наша любовь и молитва в своём существе осталась в сохранности. Вижу в этом благословение Божие.
Слышал я, что Б.Т. и К.Ф. посетили вас несколько лет тому назад. Я тоже хотел всегда последовать их примеру, но мне до сего времени не удалось. Я ездил в Москву, но с туристической группой, без возможности проехать дальше, то есть к вам. Даже пригласить вас в Москву я не мог, потому что не было бы места для нашей встречи. Но несмотря на старость мою (мне 82-й год!) я ещё не отчаялся увидеть вас, всех вас, и прежде всего о. Бориса. Молитесь и Вы, чтобы удалось увидеться нам в настоящем году, на конце наших дней. Не пришлёте ли Вы мне номер вашего телефона, чтобы я смог хотя бы по телефону поговорить с Вами? Я бывал в Москве у моей сестры Марии. Страшно жалел, что нельзя было двигаться, кроме некоторых пунктов, входящих в программу таких туристических групп.
Примите мои самые лучшие пожелания на Новый Год. Да хранит Вас Господь как зеницу ока.
С любовью архимандрит Софроний.
27 марта 1979 г.
Дорогие и незабвенные отче и матушка.
Мир вам и всему дому вашему.
Как это замечательно! Увидел всех вас сразу, о чём мечтал много лет. Огромное спасибо за поднятый вами труд в такую зимнюю погоду. После долгой разлуки — короткая встреча всегда и естественно сводится к тому, чтобы «пожирать» глазами; узнать немного о здоровье и, быть может, о жизни. Но накопившийся холм вопросов за интенсивно прожитые годы поневоле оставляется. В каком-то смысле это печально. Однако я не хочу принять этого рода печаль. Слава Богу за то, что было дано свидеться. Я действительно боялся, что не удастся такое свидание в этой жизни. И вот, Господь соблаговолил. Отец Борис стал солиднее, скажу даже, величественнее. Матушка же сохранила свой прежний «конденсированный» вид. В духе прежняя энергия, несмотря на трудную работу, на множество забот, перенесённых за истёкшие годы. От отца осталось впечатление, что Бог благословил его служение, служение утешения страждущих душ. В письмах ваших уже давно появились слова о недомоганиях вас обоих, и я, и мы, кто здесь, всегда имеем имена ваши среди болящих. Какая же была для меня радость увидеть вас, как бы то ни было, в лучшем состоянии, чем я мог предполагать.
Чудные у вас дети: о. Михаил — кроткий, внимательный к людям и вдумчивый глубоко; о. Николай — несколько более решительный, но так же отзывчивый на человечность в других и готовый на помощь им. У Веры же уверенность в себе и сознание сделанного дела в жизни.
Моя жизнь здесь внутри меня умаляется в старости моей, но кругом меня нарастает новая жизнь быстрым темпом. Много, страшно много работы; ещё бы мне несколько лет, чтобы как-то что-то закончить. Половина поста уже прошла. Скоро воссияет ПАСХА ГОСПОДНЯ. Считаясь с тем, что почта работает невозможно медленно, уже теперь посылаю всем вам мои пасхальные приветы, мои лучшие всем вам пожелания и победоносное ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Да будет над вами неотступно благословение Божие; если возможно, то и непрестанно возрастающее. Жизнь нигде никогда не бывает лёгкою для христианина, но посеянное добро в страданиях после, по исходе отсюда, вырастает стократно и даже бесконечно более; и в этом наша надежда, укрепляющая и вдохновляющая.
С большой любовью всегда ваш архимандрит Софроний.
12 января 1980 г.
Дорогая матушка Наташа.
Благословение и мир от Господа да будет Вам и всему дому Вашему в наступившем году.
Только теперь получил я Ваше письмо от 30 декабря. Спешу ответить на него. Прошло уже немало дней, и я не знаю, лучше ли стало отцу Борису. Буду надеяться, что да, лучше. Всё, что с ним, и с Вами, и со мною — естественно. Но даже если здоровье отца и не возвратится к прежней его силе, то самое присутствие его всё же будет драгоценным для всей семьи, уже немалочисленной, с внуками и даже правнуками. Открыв Ваше письмо, прежде всего рассматривал приложенные две фотографии, весьма трогательные, и радовался. Но дальнейшее содержание опечалило меня. Мне не знакомы места, где вы живёте, и я не могу представить всего верно. Немногие фотографии дают лишь несколько деталей. Но я всем нутром почувствовал, насколько сложна и трудна Ваша личная жизнь. Как много было отдано любви за созидание новой жизни, которая, конечно, не пропадёт. Вы понесли неисчислимые жертвы, и истощалась не раз едва ли не до конца вся сила Ваша. Вы ощущаете себя истратившей всё своё и вместе как бы скорбите при мысли, что работы Ваши были и остаются самыми простыми, по себе неинтересными, не приносящими внутреннего плода, не обогащающими духа. Я так не думаю. Я полагаю, что Господь смотрит не на внешнюю сторону, а на результаты понесённых жертв. Придёт момент, когда, как бурный поток, изольётся на главу Вашу стократно умножившаяся благодаря Вам любовь, и уже никто и ничто не отнимет у Вас того вовеки. Именно так судит Бог: Кто из вас больший, да будет всем слуга, как и Сам Он пришёл, чтобы послужить и отдать жизнь Свою во избавление многих.
О, как сожалел я, что разделила нас география (конечно, не дух). Между нами так много общего в сфере нашей общей надежды, что было бы огромной радостью часто делиться самым дорогим сердцу, да и уму. С молодыми тоже я не потерял бы связи, несмотря на мой старческий возраст. С 6 ноября прошлого года я снова заболел спиною, да и вообще болями во всём теле. До сего дня не служил я сам Литургию, но мне теперь много лучше, и я немало времени и сил отдаю на мою работу дома, в моей хижине, где я живу один. Пишу теперь длинную книгу о том, что выпало на мою долю пережить. Эта идея пришла вследствие того, что предыдущая моя книга, по-английски, имела добрые результаты: многие восстали от уныния и вдохновились на встречу грядущих подвигов. Многие обрели мир душе своей, тогда как ранее были потерянными в современной безумной обстановке. Итак, я подумал делиться с людьми моим долгим опытом.
Подобно Вам, я тоже отдал мою жизнь на служение ближним. С тою же надеждой, о которой и пишу Вам: посеянная любовь непременно восстанет с нами в последний день. Восстанет богато умноженною, как изобильная жатва. Но в настоящее время — ощущение опустошения, истощания.
Наше прошлогоднее свидание было именно таким, каким бывают свидания людей близких, дорогих после долгой разлуки. Беседы о наружном, но с радостью видеть возлюбленных. Я был под глубоким впечатлением от отца Бориса. Я не сразу ориентировался в том, кто Михаил и кто Николай. Вас я нашёл много лучше, чем предполагал, так как Вы часто болели сердцем. И кто укрепил Ваше сердце в течение стольких лет? О, Вы значительно более богаты, чем это может показаться Вам. Хотел бы я, чтобы Вы с отцом и Николаем смогли бы погостить у Тани[47]. Ваш брат[48] в старческом доме, но когда я его увидел однажды, он выглядел бодро и как бы ещё в силе. Мне теперь 84-й год, но я ещё сохранил возможность общаться с людьми. Возможно, что и Вы, когда молодое поколение подрастёт ещё немного, сможете оставить свои домашние работы и дать свободу духу Вашему. Старость — не радость физически, но духовно может быть прекрасным периодом. Этого желаю я и Вам, и отцу. Вы оба заслужили сие, да и гораздо большего.
Итак, пока оставляю Вас, в ожидании новых сообщений о ходе болезни отца. Передайте всем моё благословение и мою старую, но крепкую любовь, которая не даёт мне забыть вас ни на один день.
Да хранит всех вас Бог как зеницу ока, умножая ваши силы, благословляя ваши труды.
С любовью, как всегда и навсегда Ваш Тати-Софроний.
4 мая 1980 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Матушка Наталия, весьма дорогая, и также дорогой отец Николай, мир вам.
Огромную радость доставило мне Ваше письмо из Парижа [49] от 27.04. Первая мысль, которая пришла мне: смогу ли я поехать в Париж, чтобы увидеться с Вами и говорить в удобных условиях. Я перевернул в голове много раз этот вопрос, но в конце концов вижу, что в мои годы это не только не просто, но и весьма трудно реализуемо. Во-первых, всю эту зиму я более или менее проболел; много времени в постели; по временам болезнь оставляет меня, и я могу даже работать; но не подолгу. В чём моя трудность: один я не могу более путешествовать, потому что боли меня могут схватить на всяком месте и во всякое время; предвидеть это почти невозможно: достаточно одного неловкого движения или усталости, мои боли в спине, в пояснице (эта болезнь стала здесь модною, болеют даже молодые) иногда парализуют меня.
Не знаю я, в каких условиях Вы находитесь. Смогли бы Вы приехать сюда на столько времени, на сколько позволяют Вам домашние дела или что неотложное. Если бы Вы где бы то ни было в этой стране высадились: хочу сказать, пароходом или авионом, — мы взяли бы Вас оттуда и всё остальное путешествие для Вас устроили бы с комфортом; и здесь Вы могли быть с нами, как в семье своей. И о. Николай мог бы служить с нами или один в храмах наших. Наш монастырь вырос с тех пор, как мы приехали сюда.
Печалюсь я, что за все истёкшие со времени вашего отъезда годы нам не удалось хорошо свидеться и беседовать. Когда я приезжал в Москву, у меня не было права поехать никуда больше. Это туристические поездки, сравнительно дешёвые и удобные, если ограничиться только Москвой и Ленинградом. (...) Рад, однако, за отца Бориса и в связи с ним за всех вас.
Все вы мне так дороги, так близки. Связала нас жизнь в Русском Доме. Я неизменно помню вас в молитвах моих с большой любовью. Благодарил я Бога за то, что в прошлом году всё же имел счастье видеть вас всех вместе. (...) Передайте мою любовь Тане и Вашему брату в Русском Доме. И Вам снова и снова со всякой любовью шлю мои наилучшие пожелания. Да хранит вас, всех вас, Господь на многие годы в силах на Вашу работу о Его Имени, на радость всей Вашей уже выросшей семье. Подумайте: Вы — прабабушка!
Когда будете дома у себя — целуйте всех, кто не был во Франции с вами, главным образом о. Бориса, о. Михаила и Верочку: других не знаю, да и они не знают меня.
А я стал стариком: в сентябре — 84! Никогда не думал дожить до такой старости.
С любовью, как всегда и навсегда архимандрит Софроний.
5 апреля 1985 г.
Отче, драгоценный мне о Боге брат и друг,
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
И Сей, Воскресший, всегда был посреде нас, и не изменится сие вовеки. Ибо непреложны обетования Его: Я с вами во все дни (Мф. 28, 20). Опыт наш показал нам, что в этом мире ничто не стоит неизменно: всё течёт, колеблется, рушится. Изменились и наши условия за истёкшее время нашей разлуки. Но ни психологические, ни физиологические обстоятельства не затрагивают той глубины, на которой Господь благоволил встретиться нам. Поэтому всё остаётся как прежде: дорогие, незабвенные и подобное. У нас есть путь для неколебимой памяти: молитва. И нет никакой силы на Земле, способной упразднить сие.
Я всегда радуюсь, получая ваши письма. Это знак, что вы ещё живы. Вы всегда у меня на листке болящих (ты и матушка). Также и я: всегда больной, но живу и тружусь, и небесплодно. Кругом меня выросла жизнь. Собрались прекрасные люди самых различных корней. Люди, выросшие в разных странах мира; научившиеся говорить на разных языках своих матерей. И вот теперь все мы как одна семья: сроднил нас Господь.
Я достиг весьма почтенных лет: рождён в прошлом веке: 1896 г.; постоянно замученный работами и ещё больше заботами с моей семьёй. И не понимаю, как возможно, что я выжил? В 1951 году ты поднял меня на свои руки с постели, и с тех пор я стал ходить, пережив непонятным образом мою страшную болезнь. (...)
Бог даровал нам немалый опыт жизни, и, конечно, поделиться пережитым было бы приятно. Но ничто существенное никогда не уйдёт от нас, и наша надежда на Воскресение спасёт всё от тления.
Итак, вы все, дорогие мне, всегда, на всякий день в моих молитвах, и, верю, я в ваших молитвах.
С любовью — как всегда и навсегда Софроний.
5 апреля 1985 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Матушка Наталия, незабываемая, драгоценная мне в Боге сестра и друг.
Теперь, получив Ваше пасхальное приветствие, сажусь с благодарной радостью ответить Вам. Всякий раз утешение для меня знать, что вы все живы. Каждый раз предо мной восстают воспоминания о дарованном нам от Господа времени, конец сороковых и начало пятидесятых годов. То было благословенное время. Верю, что, как дар Божий, оно, сие время, перейдёт в вечность, так как изошло из Божественного бытия Бога нашего. Многое, весьма многое изменилось за истёкшие годы в наших жизнях. Имею в виду прежде всего внешние условия. Но дары Бога незыблемы, бессмертны. Они пришли не для того, чтобы затем покинуть нас. Пишу отцу Борису о том, что молитва моя о всех вас сохраняется в полной силе, хотя сам я страшно состарился. Она, молитва, вросла в сердце моё с первых дней нашей встречи. Я был нищ и убог во всём и по всему, но я не видел ни моей нищеты, ни каких бы то ни было лишений. Я без заботы отдавался писанию книги о Старце, с радостью служил в маленьком храме Русского Дома; и Бог был и началом, и главным содержанием тех наших дней. (...)
Удалось построить небольшой (для чьих-то пониманий) храм. Ещё не закончена роспись этого храма. Но уже главное сделано. Моя забота и молитва о том, чтобы Господь даровал мне ещё немного времени, и сил, и разума — закончить моё ДЕЛО. А там с миром уйти к возлюбленному Господу. (...)
Да хранит всех вас Господь. Ваш преданный брат о Христе
Софроний.
21 марта 1991 г.
Мои вечно драгоценные о Христе отче Борисе и матушка Наташа.
Спасибо за письма мои. Мы сняли с них копии (ксерокс), и многие из них я уже как-то смог прочитать. Мне невероятно много лет: 94 с половиной. Я едва слышу, я на 3/4 ослеп; память непрестанно слабеет; ноги отказываются служить... всё тело стало ленивым и прочее сему подобное. Но всё же я вынуждаюсь ещё служить многим членам нашего монастыря и приезжающим к нам. С благодарностью вспоминаю, как о. Борис 40 лет тому назад взял меня на руки из постели, и поставил на пол, и научил меня ходить. Так давно это было, но любовь не умирает.
О, какою дорогою ценой дался мне наш монастырь. Он растёт. У нас весьма драгоценный игумен, хорошие братья, прекрасные сестры. В данный момент нас 11 национальностей. Приезжают к нам со всех континентов; главным образом, конечно, из Европы. Книга моя о преподобном Силуане переведена на многие языки, и переводы ещё продолжаются. Есть два перевода, то есть двух моих книг, на арабский; есть частичный на японском. (В Токио на приходе есть два мужа: одному имя СИЛУАН, другому — СОФРОНИЙ.) Есть на корейском языке.
Уже более 66 лет, как я прошу молитвой извещения меня о дне моей смерти. До сих пор ещё не получил ни единого ответа. Но всё же я готовлюсь в сознании моём к уходу отсюда.
Да хранит вас Господь, дорогих мне, и да воздаст вам спасением вечным.
Уже теперь шлю вам мой пасхальный привет —
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Преданный в любви Софроний-Тати.
- — В начале 1991 года в Ярославль приезжал один из учеников о. Софрония — иеромонах Симеон.
- — С 1987 по 1990 год младший сын о. Бориса — протоиерей Николай был настоятелем Подворья Русской Церкви в Бейруте (Ливан), где в то время продолжалась гражданская война.
Свято-Предтеченская обитель. 6 февраля 1992 г.[50]
Глубокочтимый и дорогой отец Борис, дорогая матушка Наталия.
Несколько дней тому назад Старец получил матушкино доброе письмо, а вот только вчера поздравление отца Бориса с праздниками. Поскольку ему теперь всё трудно даётся — он очень плохо видит, плохо слышит и постоянно удручён немощью и разными болями, — он и попросил меня написать ответ на ваши тёплые слова.
Старец глубоко тронут вашей любовью, которая вот уже столько лет верно живёт и не умаляется, несмотря на все расстояния, разделяющие вас, в силу того, что для молящегося духа и время и пространство утрачивают свою разрушительную силу. (...)
Что до меня, то я подробно рассказал Старцу о своём дивном паломничестве по благодатной и грустной России, которую я полюбил всей душой. Он был особенно рад тому, что мне довелось с вами встретиться и пообщаться. И я тоже теперь хочу поблагодарить вас за те дивные моменты, проведённые в вашей уютной и намоленной избушке. Поскольку я от Старца и прежде наслышался о вас, эта встреча воочию была для меня настоящей радостью и Божиим благословением; и с тех пор я с живым чувством и любовью поминаю вас и ваших родных в молитве.
Здесь — слава Богу — всё хорошо. Несмотря на многие и многие трудности, монастырь растёт: нас теперь 27 человек и 13 национальностей... И Старец, при всей его слабости и болезненности, вдохновляет нас на путь ко спасению вечному: он раз (иногда 2 раза) в неделю собирает нас и проводит духовную беседу на разные темы. Это и объединяет нас, и укрепляет разумно нести монашеский подвиг, столь сложный в наше время.
Старец непременно ходит на Литургию (она у нас служится четыре раза в неделю) и причащается, но, конечно, он скорбит о том, что из-за плохих ног и общего недомогания, он уже не может служить. Он всегда говорит о вас с большой любовью, и помнит всегда, и поминает как истинных друзей и братьев по духу.
Итак, пребывая в сём святом нетленном союзе любви и молитвы, лобызаем вас лобзанием святым о Господе нашем Иисусе Христе.
Ваш недостойный иеромонах Серафим.
- Всегда имею вас в сердце моём, хотя почти совсем не пишу. Радуюсь, что вы видели 2-х из моих монахов: о. Симеона и о. Серафима.
- Целую с большой любовью вас, прежде всего, а затем и всё многочисленное потомство.
- Молю Бога — за дар любви к вам, — чтобы она сохранила свой вечный характер по природе своей.
- Ваш, как всегда и навсегда Тати-Софроний.
Сноски
- ↑ Старший сын о.Бориса и матушки Наталии, умерший в отрочестве 19 февраля 1940 года.
- ↑ Имеется в виду митрополит Евлогий (Георгиевский), Патриарший Экзарх в Западной Европе († 1946), духовный отец о. Бориса и матушки. Он венчал их, крестил их детей (кроме младшего сына), совершил хиротонию о. Бориса во диакона и священника.
- ↑ Это письмо и пять следующих написаны о. Софронием из Нуази ле Гран, где он отдыхал после тяжёлой болезни. Матушка Наталия в это время страдала частыми сердечными приступами.
- ↑ Письма о. Софрония напечатаны на машинке. Подписи и постскриптумы, написанные его рукою, нами выделены.
- ↑ Сент-Женевьев де Буа — городок под Парижем, где о. Софроний и о. Борис служили в кладбищенской Успенской церкви при Русском Доме.
- ↑ Усталость (франц.).
- ↑ Кузина о.Бориса, Екатерина Развозова, была замужем за сыном адмирала А.В.Колчака. Она была крёстной матерью младшего сына о. Бориса и матушки — Николая.
- ↑ В Ницце о. Софроний отдыхал после тяжёлой операции. Ему было удалено 3/4 желудка.
- ↑ Имеются в виду судебные процессы, которые шли в те годы между приходами, относящимися к Московской Патриархии, и Русской Зарубежной Церковью (карловчанами) за право владения храмами и участками земли.
- ↑ Это первое письмо, написанное в г. Кострому, куда о. Борис получил назначение от Патриарха Алексия по приезде в Россию.
- ↑ Иеромонах (позднее архимандрит), клирик храма при Русском Доме, афонский монах.
- ↑ Протоиерей Лев Липеровский (†l963), настоятель Никольского храма при Русском Доме.
- ↑ В детском возрасте один из сыновей о. Бориса так называл о. Софрония. Ему это очень понравилось, и он стал часто подписывать этим именем свои письма.
- ↑ Галя Дараган — близкий друг семьи о. Бориса, медсестра, ухаживала за о. Софронием во время его болезни.
- ↑ Первое письмо после переезда семьи о. Бориса Старка в г. Херсон.
- ↑ Имеется в виду «Вестник Западно-Европейского Экзархата».
- ↑ Донжон — башня (франц.), дом в виде башни; отделение Русского Дома.
- ↑ Имеется в виду Святейший Патриарх Алексий (Симанский).
- ↑ Автокар, автобус
- ↑ Пять лет со дня отъезда из Франции.
- ↑ Несколько лет о. Софроний добивался визы для поездки в Союз, но ему отказывали.
- ↑ Человек без гражданства (франц.).
- ↑ Княгиня Антонина Львовна Мещерская, директор Русского Дома. В 1957 году впервые посетила СССР и встретилась с семьёй о. Бориса в Москве.
- ↑ О. Софроний создал небольшую монашескую общину, и для неё была устроена упомянутая церковь.
- ↑ Хорошего хора (франц.).
- ↑ Здание, строение (франц.)
- ↑ На кладбище Сент-Женевьев похоронены: сын о. Бориса и матушки — Серёжик, папа о. Бориса, мама и старший брат матушки, другие родственники.
- ↑ В 1957 году ожидался приезд в Херсон Святейшего Патриарха Алексия, и о. Софроний надеялся на возможность разговора о. Бориса со Святейшим о переезде его (о. Софрония) в Союз, что было его давним желанием. Те годы были сложным для жизни Церкви: начался очередной этап борьбы с ней, притеснений со стороны властей. Сейчас трудно сказать, что думал сам Патриарх, с которым на эту тему о. Борис неоднократно говорил. Возможно, он оберегал о. Софрония, но, так или иначе, разрешение на переезд в СССР не было получено.
- ↑ Вынужден молчать (франц.).
- ↑ Орехово-коричневый (цвет), под орех (франц.).
- ↑ В августе 1958 года о. Софроний первый раз посетил Союз как гость Русской Церкви. На встречу с ним из Херсона приехали о. Борис с матушкой и сыном Михаилом.
- ↑ Первое письмо о. Софрония из Англии. Перейдя, с благословения Святейшего Патриарха Алексия I, в юрисдикцию Вселенского Патриарха, он основал в 90 километрах от Лондона Свято-Предтеченский монастырь.
- ↑ Послеполуденное время (франц.).
- ↑ Так сложилась жизнь о. Софрония, что до приезда во Францию ему не доводилось общаться с маленькими детьми. Он с любовью и интересом наблюдал за развитием сыновей о. Бориса. Младший сын на его глазах сделал свои первые шаги, и это навсегда запечатлелось в памяти о. Софрония.
- ↑ Философ, богослов, видный деятель Р.Х.С.Д.
- ↑ Письмо написано после того, как о. Софроний узнал, что младший сын о. Бориса и матушки призван на службу в ряды Советской Армии. В те годы армейская служба длилась три года.
- ↑ Митрополит Иоанн (Вендланд), в то время митрополит Ярославский и Ростовский († 1989).
- ↑ Иеромонах, один из лучших иконописцев современности. Автор ряда книг об иконах.
- ↑ В молодые годы, до революции, о. Софроний учился в Академии художеств, его работы экспонировались на выставках. Впоследствии сам писал иконы и обучал этому своих монахов.
- ↑ Отставка; в данном случае — отдых {франц.).
- ↑ Сверхчеловек {франц.).
- ↑ Свобода для себя (франц.).
- ↑ Отец Софроний получил известие о том, что сын о. Бориса Михаил поступил в Духовную семинарию.
- ↑ К этому времени сын о. Бориса Михаил стал священником.
- ↑ Отец Софроний получил известие, что младший сын о. Бориса Николай стал диаконом в апреле 1973 г.
- ↑ Сергиевская Академия — Свято-Сергиевский богословский институт в Париже.
- ↑ Младшая сестра о. Бориса Татьяна Юрьевна Кепинова до сего дня живёт во Франции.
- ↑ Старший брат матушки Юрий Димитриевич Абашев в последние годы жил в Русском Доме, умер в 1981г. Похоронен на кладбище в Сент-Женевьев.
- ↑ Письмо написано в Париж, куда матушка с младшим сыном приехала впервые после отъезда в Россию. По существовавшим тогда правилам, поездка в Англию была для них невозможна.
- ↑ Последнее письмо от о. Софрония. Приписка сделана им самим, а всё письмо напечатано его келейником, иеромонахом Серафимом.
Мы в Телеграм