|
Перечитываю Мандельштама,
А глаза отведу, не солгу —
Вижу: чёрная мёрзлая яма
С двумя зэ́ками на снегу.
Кто такие? Да им поручили
Совершить тот нехитрый обряд.
Далёко ж ты улёгся в могиле
От собратьев, несчастный собрат,
От огней и камней петроградских,
От Москвы, где не скучно отнюдь:
Можно с Блюмкиным было задраться,
Маяковскому сухо кивнуть.
Можно было… Да только на свете
Нет уже ни того, ни того.
Стала пуля, наперсница смерти,
Шуткой чуть ли не бытовой.
Можно было, с твоей-то сноровкой,
Переводы тачать и тачать.
И рукой, поначалу лишь робкой,
Их толкать, наводняя печать.
Черепной поработать коробкой
И возвышенных прав не качать.
Можно было и славить легонько,
Кто ж дознается, что там в груди?
Но поэзия — не велогонка,
Где одно лишь: держись и крути.
Ты не принял ведущий наш метод,
Впалой грудью рванулся на дот,
Не свихнулся со страху, как этот,
И не скурвился сдуру, как тот.
Заметался горящею тенью,
Но спокойно сработало зло.
И шепчу я в смятенном прозреньи:
— Как же горько тебе повезло —
На тоску, и на боль, и на силу,
На таёжную тишину,
И, хоть страшно сказать, на Россию,
А ещё повезло — на жену.
<1980-е>
|
|
http://rvb.ru/np/publication/01text/01/levin.htm
Мы в Телеграм