С Лидией Корнеевной Чуковской меня, начинающего историка науки, познакомил Матвей Петрович Бронштейн, замечательный советский физик. Правда, к моменту знакомства, в 1980 году, я только начал догадываться, насколько этот человек был замечателен. Мне было известно, что он сгинул в 1937 году, на тридцать первом году жизни. Это сейчас, зная о нём быть может больше, чем о своих родственниках, я понимаю, что Матвей Петрович был украшением рода человеческого, хотя это и не указано в заметке о нём в БСЭ. А тогда я лишь прочитал несколько его статей в старых физических журналах, обнаружив поразительную глубину и проницательность молодого теоретика и необычную свободу его языка.
Один мой коллега-историк сообщил мне, что вдова этого физика — Лидия Чуковская — живёт на улице Горького, и дал её телефон. Должен сказать, что и о ней у меня было весьма туманное представление. Я знал, что она из «отщепенцев-диссидентов», но струйки Сам- и Тамиздата, которые до меня доходили, не донесли ни её открытых писем, ни её книг. Сейчас я думаю, что это к лучшему: если бы я понимал её «социальное положение», если бы хотя бы прочитал её «Гнев народа», я, быть может, не решился бы позвонить ей. Я позвонил, объяснил причину звонка, — мне сказали, что Лидия Корнеевна больна, но что она позвонит мне, как только поправится. Через несколько дней она позвонила и пригласила прийти.
Я надеялся, что у вдовы могли остаться какие-нибудь рукописи и, главное, докторская диссертация, которая стала событием в истории физики. Увы, никаких рукописей Матвея Петровича не уцелело, если не считать надписей на подаренных им книгах… Однако в рассказе Лидии Корнеевны начала открываться для меня личность человека, в котором уместились таланты физика и детского писателя, человека тонкой и жизнерадостной души. С этого началось настоящее знакомство с моим героем — наименее известным из наиболее замечательных российских физиков. И началось знакомство с замечательной женщиной, в душе которой он жил столько десятилетий после своей земной смерти.
«Солнечное вещество» — так называется его рассказ о том, чем жива наука. По мнению знаменитого физика, нобелевского лауреата, Льва Ландау — и я с ним вполне согласен — рассказ этот читать «интересно любому читателю — от школьника до физика-профессионала». А о рождении этой книги, о появлении нового детского писателя говорит его дарственная надпись, сделанная 21 апреля 1936 года: «Дорогой Лидочке, без которой я никогда не смог бы написать эту книгу». За оставшиеся ему полтора года жизни он создаст ещё два маленьких шедевра научно-художественной литературы, при этом интенсивно работая в теоретической физике. Его талант был сам сотворён из солнечного вещества, которое всегда освещает путь науке и дарит тёплый свет людям.
Чтобы объяснить, почему я так увлёкся Бронштейном, надо бы рассказать о квантовой гравитации и космологии. Это я сделал в научной биографии, изданной в Москве несколько лет назад. С тех пор, однако, в посмертной жизни её главного героя произошло несколько событий, о которых хотелось бы рассказать. Все они связаны с Лидией Чуковской.
Из архива КГБ-НКВД
Летом 1990 года Лидия Корнеевна получила возможность ознакомиться с так называемым следственным делом её мужа. Разумеется, ей было ясно, что лежавшие перед ней бумажные листы, сшитые в одно дело следователями НКВД и архивистами КГБ, очень далеки от последних месяцев жизни близкого человека. Но других-то следов от того времени не осталось! Не осталось даже его могилы…
Архивная папка начинается ордером на арест, выданным в Ленинграде 1 августа 1937 года. Арестовали Матвея Петровича в Киеве, ночью, в доме его родителей. В тюрьме у него изъяли путёвку в Кисловодск, мыльницу, зубную щётку, шнурки… И народный комиссар Украины приказал:
«Арестованного Бронштейна Матвея Петровича как особо опасного преступника направить особым конвоем, в отдельном купе вагон-зака в г. Ленинград в распоряжение УНКВД Ленинградской области».
Среди архивных бумаг лишь анкета от 15 августа заполнена собственноручно Матвеем Петровичем. Ещё лишь одна его подпись не вызвала сомнений — на первом протоколе допроса от 2 октября, согласно которому он не признал предъявленные ему обвинения. Другие его подписи неузнаваемы.
По протоколам допросов можно узнать, какие «показания» следователя пришлось выслушать Матвею Петровичу. Так, согласно протоколу от 9 октября он входил в
«контрреволюционную организацию интеллигенции, боровшуюся за свержение советской власти и установление политического строя, при котором интеллигенция участвовала бы в управлении государством наравне с другими слоями населения по примеру стран Запада», и «хотел построить в сущности фашистское государство, способное устоять против коммунизма».
В следующем протоколе — от 2 декабря — появился уже «индивидуальный террор над руководителями ВКП(б)».
А согласно обвинительному заключению от 24 января 1938 в своей «практической антисоветской работе» М. П. Бронштейн: «готовил террористические акты» и… вредил «в области разведки недр и водного хозяйства».
Суд заседал 18 февраля 1938 года с 8.40 до 9 часов. Об этом 20-минутном правосудии полвека спустя сообщила справка КГБ:
БРОНШТЕЙН Матвей Петрович, 02.12.1906 г. рождения, урож. г. Винницы, еврей, беспартийный, с высшим образованием, научный сотрудник Ленинградского физико-технического института, осуждён 18 февраля 1938 года Военной Коллегией Верховного суда СССР за «активное участие в контрреволюционной фашистской террористической организации» по ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с конфискаций всего, лично ему принадлежащего, имущества.
Приговор о расстреле Бронштейна Матвея Петровича приведён в исполнение 18 февраля 1938 года в г. Ленинграде.
Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 9 мая 1957 года приговор Военной Коллегии от 18 февраля 1938 года в отношении Бронштейна М. П. по вновь открывшимся обстоятельствам отменён и дело о нём прекращено за отсутствием состава преступления.
Архивные документы сообщают о судьбе следователей Карпова, Лупандина и их начальника Шапиро. Начальника расстреляли ещё в 1939 году, «разоблачая ежовщину». Истязателя Лупандина запечатлел в своих воспоминаниях поэт Николай Заболоцкий, попавший в его руки спустя месяц после гибели М. П. Бронштейна. В августе 1938 оперуполномоченного Лупандина, соответственно его «низшему» образованию, перевели на хозяйственную работу, а закончил он свою многотрудную жизнь в 1977 году персональным пенсионером союзного значения. Карпов дослужился до поста Председателя Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР.
Последний лист в архивной папке — бумага 1958 года: «возместить Л. К. Чуковской стоимость бинокля, изъятого при обыске 1 августа 1937 года»…
Последние недели в камере
В конце 1990 года Лидию Корнеевну разыскал Борис Аркадьевич Великин, её ровесник, только что прочитавший её «Записки об Анне Ахматовой». Основа этой книги — дневник, который Л.Чуковская вела с конца 30-х годов. И предисловие говорит об обстоятельствах времени:
«…Февраль 1938. Деревянное окошко на Шпалерной, куда я, согнувшись в три погибели, сказала: „Бронштейн, Матвей Петрович“ и протянула деньги, — ответило мне сверху густым голосом: „Выбыл!“, и человек, чьё лицо помещалось на недоступной для посетителя высоте, локтем и животом отодвинул мою руку с деньгами».
Прочитав это, Великин понял, чьим мужем был человек, с которым его свела судьба в декабре 1937. Тогда ошарашенный инженер Кировского завода оказался в камере, рассчитанной царскими жандармами на 16 человек, но вместившей раз в десять больше. На брезентовых топчанах, опускавшихся на ночь, могли поместиться немногие, те, до кого не дошла очередь спали на полу, новички — рядом с парашей.
Из полутора сотен сокамерников он запомнил нескольких: актёра МХАТа, сыгравшего спустя 10 лет роль Сталина; директора Дома учёных — знатока кино; железнодорожника, не расстрелянного из-за описки. И — ярче других — в памяти его остался Матвей Петрович.
А ведь после Шпалерной у Великина была Колыма, штрафной лагерь, взрывные работы в слепой шахте… Он тянул вагонетки, из работяги превращался в доходягу, затем — в еле тлевший «фитиль», несколько раз чудом спасался. Строил мартеновский цех в Магадане, работал в Норильске… 19 лет, до 1956 года.
Чем же ему запомнился так надолго — на 54 года — товарищ по многолюдной тюремной камере, рядом с которым он провёл два месяца? Необычайной концентрацией интеллекта, культуры и нравственного чувства.
Пересказывать друг другу абсурдные обвинения, которые они слышали от следователей, мало кому хотелось. Стараясь укрыться от слишком реального абсурда, они — когда были силы — говорили о другом, о своём, о человеческом: о своей работе, о стихах, о кино. Устраивали лекции, викторины. Матвея Петровича попросили рассказать о теории относительности, покрытой тогда ещё мистическим туманом, и его рассказ заслужил аплодисменты сокамерников. Это, впрочем, могло и не удивить, — профессия. Однако, когда на вопрос викторины — чего бы он ни касался — никто не мог ответить, камера поворачивалась к нему. И он отвечал, спокойно, безо всякого зазнайства. Письмо Онегина наизусть? Почему-то лишь физику-теоретику это оказалось под силу.
Более всего Великина поразило, что Матвей Петрович, расспрашивая его о тонкостях металлургического производства, вскоре уже сам объяснял ему смысл технологии трансформаторной стали, — объяснял опытному профессионалу! Тому же удивлялся другой обитатель камеры, изобре́тший ещё в царские времена какое-то приспособление к пушке. Лишь из объяснения Матвея Петровича он понял суть своего изобретения.
Но в этом и состоит профессия физика-теоретика — доходить до сути явления.
Оказалось ли по силам Матвею Петровичу постигнуть суть происходящего тогда социального кошмара? Он не рассказывал о своём «деле». Казалось, что не догадывается об ожидавшем его через несколько недель, через несколько дней…
Была ли его участь самой тяжёлой из тех, которые дал 37-й год? Тогда же были арестованы другие два замечательных физика его поколения — Александр Адольфович Витт в Москве и Семён Петрович Шубин в Свердловске. Приговоры иные — 5 лет и 8 лет, но и они погибли в том же самом 38-м, в первую Колымскую зиму. А до этого — этап через Сибирь в обществе уголовников и многое другое, о чём поведали уцелевшие…
Зная это, Лидия Корнеевна сказала: «Счастье, что его убили ещё в тюрьме…»
Субъядерная физика, Матвей Бронштейн и Этторе Майорана
Эта встреча произошла в июле 1991 года, в древнем сицилийском городе Эриче. Здесь, в Центре научной культуры им. Этторе Майорана, проходила очередная Международная школа по субъядерной физике. Её тема — «Физика при наивысших энергиях: к пониманию происхождения массы».
Дух истории витал над школой. Среди попечителей, помимо Всемирной федерации учёных и Мировой лаборатории, значился фонд Галилео Галилея, а посвящена школа была, как гласила афиша, «400-летию первого великого открытия в современной науке: 1591—1991». Впрочем, познакомившись с программой школы, можно подумать, что истории отведена лишь роль декораций, роль благородной старины, без которой скучно жить даже физикам-субъядерщикам. Ну что Галилею решёточная хромодинамика и струнный вакуум, страшные аббревиатуры LEP и FNAL? И что всему этому Галилей?!
Только открывающая и закрывающая лекции назывались «по-человечески». Первую «Проблема массы: от Галилея до Хиггса» прочёл российский теоретик Лев Окунь, а последнюю «Происхождение массы» — сам П.Хиггс, не последний, понятно, человек в современной физике.
Именно благодаря Окуню произошла необычная встреча.
Уже из названия его лекции можно догадаться, что он смотрел через объектив весьма широкоугольный и глубокопроникающий. Для теоретической физики ХХ века самый подходящий и к тому же довольно простой прибор такого рода — это cGh-объектив. Речь идёт о способе рассматривать структуру теоретической физики, опираясь на три фундаментальные константы — скорость света c, гравитационную постоянную G и постоянную Планка h. Читатели, интересующиеся cGh-подробностями, могут узнать их из биографии М. П. Бронштейна. Академик Окунь говорил об этих подробностях на Сахаровской конференции в Москве в мае 1991 года. Там же он рассказал, что cGh-точку зрения на теоретическую физику открыл ещё в 30-е годы Матвей Петрович Бронштейн.
Однако на сицилийской конференции Л.Окунь не собирался говорить о советском физике, на Западе почти не известном. Но в лекции использовал cGh-объектив. Простой и глубокий подход очень понравился «школярам», и они захотели узнать, кто его придумал. Тогда лектор рассказал о Матвее Петровиче Бронштейне, о его работах и трагической судьбе, рассказал и о его вдове — Лидии Корнеевне Чуковской, её смелости и стойкости, о её статьях и книгах, изданных впервые на Западе. Сказал и о том, как горячо она относится к памяти своего мужа.
Рассказ произвёл такое впечатление, что организаторы школы решили учредить стипендию имени М. П. Бронштейна. Среди подобных стипендий Научного центра им. Этторе Майорана ещё лишь одна носит имя российского физика — А. Д. Сахарова.
Историку трудно обойти молчанием то обстоятельство, что стипендия имени Бронштейна учреждена в Центре имени Майорана. Потому что у итальянского физика-теоретика те же годы рождения и смерти: 1906—1938, и у обоих нет на земле могил.
Сходство это, правда, лишь внешнее. Этторе Майорана помимо своего таланта выделялся загадочным равнодушием к жизни и пессимизмом; в марте 1938 года он сел на пароход и… исчез. В морской пучине? Неизвестно…
Но хорошо известно, в какой пучине исчез Матвей Петрович Бронштейн, полный жизни и увлекательных замыслов.
Таинственное исчезновение Э.Майораны нанесло душевную рану его товарищам. И те врачевали её наиболее достойным способом, развивая его идеи, рассказывая о нём, издавая его работы. Назвали его именем Центр теоретической физики.
После исчезновения М.Бронштейна в течение многих лет его имя страшно было произносить. И десятилетия страха не растаяли бесследно. Больших усилий стоило Л. К. Чуковской переиздать в 1959 году «Солнечное вещество» — шедевр детской литературы. В 1965 вновь была издана вторая его книга для детей «Лучи Икс».
Первой стипендией им. Бронштейна наградили Лидию Чуковскую. Красивая «грамота» висит в её комнате рядом с фотографией Матвея Петровича, рядом с фотографиями других людей, ставших частью её жизни: Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Александра Солженицына, Андрея Сахарова…
Быть может, и на родине Матвея Петровича Бронштейна когда-нибудь учредят в его честь премию. Ею можно отмечать достижения в двух очень разных областях: в теории квантовой гравитации и в научно-художественной литературе для юных читателей.
Г.Е. Горелик
Мы в Телеграм