Am
Я был и слаб, и уязвим, дрожал всем существом своим,
A7 Dm
Кровоточил своим больным, истерзанным нутром.
Dm Am
И, словно в пошлом пуппури, огромный лоб возник в двери́
E Am
И озарился изнутри огромным недобром.
A7 Dm
Но властно дёрнулась рука: «Лежать, лицом к стене!»
G C
И вот мне стали мять бока на липком топчане.
Dm Am
А самый главный сел за стол, вздохнул осатанело
Dm Am E Am
И что-то на меня завёл, похожее на дело.
Вот в пальцах цепких и худых смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом под дых, на печень-бедолагу.
Когда давили под ребро, как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо в невинную бумагу.
В полубреду, в полупылу разделся до нага,
В углу готовила иглу нестарая карга.
И от корней волос до пят по телу ужас плёлся:
«А вдруг уколом усыпят, чтоб, сонный, раскололся?»
Он, потрудясь над животом, сдавил мне череп, а потом
Предплечье мне стянул жгутом и крови ток прервал.
Я, было, взвизгнул, но замолк — сухие губы на замок.
А он кряхтел, кривился, мок, писа́л и ликовал.
Он в раж вошёл, знакомый раж, но я как заору:
«Чего строчи́шь?! А ну покажь секретную муру!»
Подручный, бывший психопат, вязал мои запястья;
Тускнели, выложившись в ряд, орудия пристрастья.
Я тёрт и бит, и нравом крут, могу — в разнос, могу — в раскрут,
Но тут смирят, но тут уймут — я никну и скучаю.
Лежу я голый как сокол, а главный — шмыг да шмыг за стол, —
Всё что-то пишет в протокол, хоть я не отвечаю.
Нет, надо силы поберечь, а то ослаб, устал.
Ведь скоро пятки станут жечь, чтоб я захохотал.
Держусь на нерве, начеку, но чувствую отвратно.
Мне в горло всунули кишку — я выплюнул обратно.
Я взят в тиски, я в клещи взят, по мне елозят, егозят —
Всё вызнать, выведать хотят, всё пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут, как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изорвут, ужмут и прополощут.
«Дыши, дыши открытым ртом. Да выдохни — умрёшь!»
«У вас тут выдохни — потом навряд ли и вздохнёшь».
Во весь свой пересохший рот я скалюсь: «Ну, порядки!
Со мною номер не пройдёт, товарищи-ребятки».
Убрали свет и дали газ, доска какая-то зажглась,
И гноем брызнуло из глаз, и булькнула трахея.
Он стервенел, входил в экстаз, приволокли зачем-то таз…
Я видел это как-то раз, фильм «В качестве трофея».
Ко мне заходят со спины и делают укол.
«Колите, сукины сыны, но дайте протокол!»
Я даже на колени встал, я к тазу лбом прижался;
Я требовал и угрожал, молил и унижался.
Но туже затянули жгут, вон, вижу я — спиртовку жгут,
Все́ рыжую чертовку ждут с волосяным кнутом.
Где-где, а тут своё возьмут, а я гадаю, старый шут —
Когда же раскалённый прут, сейчас или потом?
Шаба́ш калился и лысел, пот лился горячо!
Раздался звон, и ворон сел на белое плечо.
И ворон крикнул: «Nevermore!» — проворен он и прыток.
Напоминает: прямо в морг выходит зал для пыток.
Я слабо подымаю хвост, хотя для них я глуп и прост:
«Эй, за пристрастный ваш допрос придётся отвечать!
Вы, как вас там по именам, — вернулись к старым временам!
Но протокол допроса нам обязаны давать».
И я через плечо кошу на писанину ту:
«Я это вам не подпишу, покуда не прочту!»
Мне чья-то жёлтая спина ответила безстрастно:
«А ваша подпись не нужна, нам без неё всё ясно».
«Сестрёнка, милая, не трусь, я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь при встрече с адвокатом.
Я ничего им не сказал, ни на кого не показал, —
Скажите все́м, кого я знал: я им остался братом!»
Он молвил, подведя черту: читай, мол, и остынь.
Я впился в писанину ту, а там одна латынь.
В глазах — круги, в мозгу — нули, проклятый страх — исчезни!
Они же просто завели историю болезни.
Мы в Телеграм