На сегодняшний день у Вероники Долиной имеются две большие пластинки, которых уже нет в магазинах: «Позвольте быть вам верной» и «Мой дом летает». Во Франции вышла книга стихов. В антологию советской авторской песни, изданную в Чехословакии, наряду с произведениями Окуджавы и Высоцкого, Визбора и Матвеевой включены и лучшие песни Вероники Долиной.
Предваряя выступление Долиной в Центральном Доме литераторов, Леонид Жуховицкий говорил о том, что не припомнит случая за последние 25—30 лет, когда эта сцена предоставлялась только одному молодому поэту, и что зал при этом заполнен целиком.
Да, Вероника Долина ещё молода, но о ней уже сказано немало лестных слов. И не кем-нибудь, а людьми, знающими толк в поэзии. Её наставником был Булат Окуджава. Однако головокружение от успехов ей не грозит, ибо она защищена абсолютным, если можно так выразиться, иммунитетом к елею и прекраснодушию. Жёсткая требовательность к себе. Не женская, не дипломатическая бескомпромиссность. Стремление к максимализму в творчестве. Всё это у Вероники Долиной есть. Но есть ещё некая тайна, скрытая в каждодневной её неожиданности, неповторяемости, неординарности. Я знаю её давно, но каждый раз узнаю́ заново. Вот и в последнем, колючем нашем разговоре она открылась мне с новой стороны. Может быть, в своей тревоге она и высказала что-то «необъективное», но это её личная и глубоко осмысленная позиция.
— Вероника, коль скоро речь у нас пойдёт об авторской песне, хотелось бы знать, что вы под этим подразумеваете?
— Авторская песня — прежде всего никакое не явление нашей самодеятельной песни. Это самобытное и особенное явление нашей культуры. Где-то на стыке поэзии с музыкой и театром. Можно было бы усмотреть милейшие аналогии с Европой, с той же Францией, не будь у нас столько мощного социального заряда. Столько боли, сколько настоящая русская поэзия вобрала в себя в лучших образцах авторской песни, я думаю, и не снилось прекрасной, задушевной, мелодичной французской песне. Это — наше главное достижение. Но я для себя придумала другой термин — поэтическая песня.
Я работаю не в песенной поэзии, а в поэтической песне. Песенная поэзия — это как бы занижение стихов до уровня песни, а поэтическая песня — это поднимание песни до уровня поэзии. То есть задача у автора должна ставиться как у настоящего поэта.
— Один из бардов недавно заявил, что авторская песня как таковая сегодня изжила себя. Дескать, в так называемые годы застоя она была сильна своим эзоповым языком. А в эпоху гласности в иносказаниях нет смысла, обо всём можно говорить прямо и без опаски, так что необходимость в ней отпала.
— Дилетантская точка зрения. У нас всегда были прямопишущие люди. Тот же Высоцкий. Песня — достаточно искусная форма творчества, и в ней много чего присутствует: и рефренность, и расставка акцентов, и скрытые намёки. Но за последними никогда не было приоритета. Я думаю, что мода на иносказания кончилась. И слава богу! Я не жалею.
— Меняется ли содержание авторской песни в связи с изменением социального и нравственного климата в стране? Труднее ли стало работать в смысле поиска тем или появилась какая-то растерянность перед всеобщей и обезаруживающей гласностью?
— Есть и то, и другое. Есть вера и неверие. Есть надежда и в общем подплывающая под ногами почва тоже. Очень нестационарное состояние. Я сужу по себе. И условия очень непростые. Мне кажется, работать теперь нужно как можно жёстче, утешительные интонации должны отойти на задний план. Мне хотелось бы и какой-то агрессии в авторской песне, и социальной упругости. Сейчас нужна некоторая атака с нашей стороны хотя бы по адресу серости, захлестнувшей эстраду, в том числе и авторскую песню.
— Мне показалось, что из современной авторской песни, как ни парадоксально, ушла острота. Вот и на ЦТ прошёл цикл передач под названием «Возьмёмся за руки, друзья», но барды там прозвучали как приятное, но дышащее на ладан «ретро».
— Телевидение оказало скверную услугу жанру. Мы совершенно скомпрометированы в глазах широкой массы людей. По сути это антиреклама авторской песни. БОлее всего меня удручает, что всё касающееся видеоряда сделано на крайне низком профессиональном уровне: и съёмка, и свет, и запись. Вс, что можно слышать, было чуть чуть лучше, но опять же… Если каждый на том же грушинском фестивале исполнял по 4-5 песен, то для показал выбиралась одна, наиболее вялая (максимум две). А остальные, с зарядом индивидуальности или, упаси бог, какой-то социальной запальчивости, были отринуты редакторами ЦТ. Кроме того, в изытке показали и просто слабых авторов с их умильными и корявыми виршами на общепринятые темы. Объявлять о нашем существовании устами Олега Митяева, Виктора Фёдорова, Валерия Бокова — это по меньшей мере странно, о чём бы кто из них не писал. У них всё искренне, но слабо. Сла-бо! И нельзя объявлять главным козырем жанра искренность, в данном случае речь идёт не о песнях, а об индивидуальности. Это всё — есть такая жестокая формулировка — «для бедных», для тех, кому недоступна неразменная монета. Кому практически недоступны настоящий Окуджава, настоящий Галич, настоящий Ким, тому сойдут за классиков Борис Вахнюк и те, кого я назвала. Об этой «системе ценностей» мне даже говорить не хочется. Никогда не промелькнуло на экране — даже ни в одной из кинопанорам — лицо Юлия Кима — замечательного автора песен для кинематографа. Как так?! Никогда не показывали творческий вечер Окуджавы, оригинальнейшего поэта, патриарха, классика авторской песни, не раз записавшегося на ЦТ. Похоже, в руководстве ЦТ существует исключительная, передающаяся из поколение в поколение нелюбовь и недоверие к Окуджаве. Ну мало ли чьи нелюбовь и недоверие! А любовь и доверие миллионов людей?! Где Новелла Матвеева со своим уникальным поэтическим миром? Никогда мы не видели её на телеэкране. Где, наконец, толковый концерт Высоцкого с самыми сильными и острыми песнями? Не шутейные и остроумные вещи, а самые жёсткие — где лучшее? Ничего этого не было. Мы никак не представлены широкой массе слушателей и зрителей. До сих пор за всё приходится бороться. Единственный метод, который мы знаем, это почти ежедневный выход к слушателю, что и практикуют все мои собрать. И если удаётся довести публику до взаимопонимания и резонирования, то это — самая желанная задача, которую приходится решать. Чужого человека в течение полутора часов практически превратить в своего.
— Часто мы слышим и видим, как на эстраде выступают с собственными песнями, скажем, Кузьмин, Николаев, Макаревич…
— Я поняла. В Польше, например, где мне недавно довелось быть, песню не разграничивают — эстрадная она или авторская. Там всё в общем считается эстрадным, поскольку выступаешь-то на эстраде. Им совершенно не важна степень твоего социума или какого-либо оппозиционерства. Они говорят: «Он (она) поёт поэзию». И всё-таки. Настоящая лирическая жила за последние тридцать лет, я думаю, у нас нащупана только в авторской песне. Музыкальная интонация, существующая в нашей эстраде, ничего общего не имеет с интонацией бардовской песни. Вот такое моё максималистское суждение. Мы привыли жить в ином измерении. Мы привыкли считать, громко говоря, что русская поэзия оплачена кровью, русская авторская песня оплачена судьбой, наши лучшие люди сгорают в расцвете сил, как 42-летний Высоцкий. Мы привыкли ходить «по лезвию ножа», и нам негоже судить себя каким-то эстрадными мерками: а сколько заплатят? а где выступать? в каких выходить костюмах, чтобы понравиться? и т.д. У нас не получается никакого состязания с эстрадниками, мы с ними даже не идём в параллель, есть пока только ножницы.
— Тогда, может быть, есть точки соприкосновения с рок-музыкой?
— Это нечто другое. Чем мне любопытен рок на сегодняшний день — это силой своей социальной упругости. Это всё в основном возрастное: молодые люди, несущие заряд агрессии, нервозности, напора, чего так не хватает сейчас авторской песне. Где же она, агрессивная хрипота Высоцкого и значительный басок Галича? Лидеры тревожной интонации выбыли из строя и не народили себе достойных наследников. Поэтому тревога и беспокойство, которые индуцируют рок, — они любопытны весьма. Но! Ни о какой поэтической песне там не может быть и речи. Ро́ковая песня там, где она хоть как-то заставляет себя послушать, — это песня текстовая. Но текст не есть стихи, как стихи ещё не есть поэзия. Текст — низовая ступень того, что может быть подложено под музыку. Даже если он агрессивен, социально заряжен. Это всего лишь текст. И ни к какой поэзии рок-авторы отношения не имеют. Они щё не знают, с чем это едят. Вот я не поленилась и перечитала в двенадцатом номере «Авроры» за прошлый год интервью с Борисом Гребенщиковым, который мне небезынтересен как бы. И я буквально потрясена картиной инфантильности, совершенно обозначившейся на нескольких страницах довольно читаемого журнала. Корявый язык, примитивнейшие формулировки… Прошу прощения, у меня ребёнок двенадцати лет, прочитавший «Мастера и Маргариту», может не то что пересказать всё, что поведал об этом романе Гребенщиков, а просто тонко рассудить обо всём этом и сопоставить даже с эпохой. Что мы пытаемся рассуждать о рок-культуре, о рок-поэзии… Ведь ничего нет, кроме того, что это голос инфантильного моего ровесника.
— Чем же вы объясните популярность «Аквариума»?
— Именно этим — его устами говорит молодое поколение. Культура рока, если можно так назвать, — это всё «от сих до сих». Страшно узкие границы и культуры и возраста. Видимо, это всё, чему ещё предстоит вылупиться и определиться. Первые такие робкие попытки делает Макаревич, который сам уже с гитарой появляется. Его одиночные выступления пока просто беспомощны. Заряд индивидуальности, поэтической да и музыкальной, тоже, мягко говоря, очень средний. Будем говорить прямо. Всегда были популярны какие-то дешёвыек, легко переваривающиеся продукты. И всегда был труден путь, ну, не скажу, массы, а просто читающего человека к Пастернаку, Мандельштаму. Мне как-то очень грустно клеймить ровесников и одиноко всё это сознавать. Но что поделаешь: есть культура, а есть суррогаты.
— Не придём ли мы к выводу о постепенной утрате духовного начала в жизни молодого современника? Какова тогда роль авторской песни?
— Я боюсь, что духовность в высоком понимании всегда была не на высоте у значительной массы молодёжи. А то, что престиж интеллигентного человека, как говорят, был повыше лет двадцать пять назад, так это для меня легенда. Легенда о Новосибирском академгородке, легенда о престиже профессии физика и т.д. Я застала уже другой период. Мне интересен, так сказать, мой бездуховный современник, и то настолько, насколько можно ему на пальцах рассказать хоть чуть-чуть о Цветаевой, хоть что-то про обереутов, про Высоцкого, об антисемитизме, о плохих писателях. Вот такие разные темы. Но мне нужно, чтобы всё это прошло в поэтическое пространство. Необходимость бороться с волнами серости всегда должна заботить мыслящего человека.
Почти каждый концерт она заканчивает «Последней песней», где частым рефреном звучит её имя — ВЕРОНИКА.
Потом она обращается к зрительному залу: «Я написала эту песню для того, чтобы вы запомнили меня и не путали с Ларисой Долиной». Может быть, в этой шутке и есть резон. Но это уж совсем для дремучего человека. Веронику Долину, если хотя бы раз услышать, спутать ни с кем невозможно.
Борис Савченко.
.1.jpg)
.2.jpg)
Мы в Телеграм