Он сам пишет стихи и музыку, сам поет. От других исполнителей его отличает то, что он — монах. О нем ходят разные слухи. И что лишился голоса и больше не может петь. И что лежит в больнице на операции. Или даже, что умер. А он, затворившись в скиту в глухих лесах на Псковщине, отделенный рекой, болотами, непроходимыми чащами от всего мирского, по прежнему сочиняет духовные стихи. Только уже не поет их.
Он принял новый духовный подвиг, дав обед молчания? Заболел? Никто не знает, никто ничего не говорит. И сам он тоже. Правда, за полгода до кончины известного старца отца Николая с острова Залита, приехав в последний раз в Москву к своей духовной дочери Елене Квасковой, где и я с ним неоднократно встречался, обронил: «Я со старцем простился. Он меня отпустил, чтобы дальше сам шел».
И с тех пор замолчал. Голос же его, записанный на всевозможные носители, продолжает звучать в храмах, деревенских избах, городских квартирах, выжимая слезы очищения, зажигая веру, отгоняя, подобно тому, как лампада отгоняет тьму, человеческое отчаяние. Отказавшись от голоса, монах в тиши лесов обретает духовную силу. А голос, оторвавшись от своего хозяина, продолжает звать нас в храмы Божии, «пока еще звонят».
…Когда мне прислали почему-то с Украины первую кассету с его песнями, я был покорен ими тут же, и непременно захотел встретиться с автором.
Но где его найти? Сказали лишь, что в псковских Печорах живет его мать. И я помчался тогда в Печоры.
Истинно говорят: если что человек искренне возжелает, вся вселенная бросится ему помогать. Дело было накануне Благовещенья. Отец Роман ездил по храмам и монастырям, да в дороге заболел, и на пару дней завернул в Печоры к матери. Там мы впервые и свиделись. Встретил он меня в белом подряснике. Накормил рыбным супчиком. Вставил в магнитофон кассету с новыми записями. Невысок, худощав, с характерным брянским говорком. Я, помню, говорил о маловерии, сектантстве, бездуховности. А он:
— Вот ты все о других, да о других. О своем спасении думать надо. Свой храм укреплять, а не раскатывать его по бревнышку.
— Но отец Роман,- волновался я, — твои песни разве не те же бревнышки? А ведь ты их раскатываешь… Скольким они помогли удержаться на плаву!
— Выходит, раскатываю. А у самого за ворот течет…Да…
Это теперь пластинки и кассеты с его песнями продаются во всех православных храмах, а стихи печатаются в православных календарях и светских изданиях. Тогда монаха бранили. Литературные критики — за качество стиха. Церковное начальство — за не церковное, как они говорили, дело. В ту первую встречу отец Роман показывал мне написанные им же иконы и жаловался:
— Вот за это рукоделие никто не упрекает. А песни… Монах с балалайкой, говорят. Да… Если б не благословение старца. Потому и пою. Так-то, Александрушка. Большой старец меня благословил.
Как я позже понял, это и был старец Николай с острова Залита.
В миру иеромонаха Романа звали тоже Александром. Александром Матюшиным. Родился он в семье сельской учительницы.
С юных лет писал стихи, играл в вокально-инструментальном ансамбле, потом учился в университете, учительствовал. Мысль о монашестве возникла внезапно.
— Иду как-то по лесной дороге: солнышко всходит, природа просыпается. И вдруг пронзило: вечером я еще на день буду ближе к смерти, а монах — ближе к Богу. Пошел к матери: отпусти в монастырь. Мама — учительница, а годы застойные. Дай, говорит, хоть до пенсии доработать.
И как только мать ступила за порог школы, выписался из дома, и — в Печоры, в монастырь. Приехал, а — куда, к кому? В гостиницу не селят — нет прописки. Бомж, словом. Пошел в храм. Встал позади всех. Прихожане молятся. Душно, скучно. Священники все толстые, розовощекие. Внутренний голос нашептывал: уходи. А куда? Только в отчаянье. Встал на колени, обратился к Божьей Матери: помоги, не оставь. Отлегло от сердца. Так и остался в монастыре.
— Позже я понял, что церковь — это не только священники. Священник — он что? Он лишь распределяет благодать Божью. Но он тоже человек со своими слабостями и пороками. Он тоже может быть грешен. А церковь — другое. Церковь позволяет человеку разглядеть свою душу. Когда я впервые увидел свою душу, испугался, что сойду с ума — столько в ней грязи накопилось. Такое отчаянье охватило.
Я ему:
— Есть священники пьяницы, гомосексуалисты. Как же так?
А он:
— Каждый за свою жизнь сам перед Богом ответит. Мало ли мне чего не нравится. Но я смотрю на иные вершины. Сергий Радонежский, Серафим Саровский. Так-то, Александрушка.
И при каждой новой встрече дарил мне книги, пластинки, магнитофонные записи.
Потом пригласил на храмовый праздник в Самолву. И вот трясемся по скользкой дороге на «Запорожце» без тормозов, отдавшись на милость Божию. Я, пригревшись, дремлю. Приходские священники, что меня встретили, разговаривают и сокрушаются.
— Ведь не так все задумывалось, не так…
Что не так-то? Оказывается здесь, в российской глубинке, два молодых священника задумали предприятие, которое в ту пору было не по силам всей русской православной церкви. А именно, привлечь к православию людей, которые хоть и не считают себя атеистами, но от церкви далеки. Молитва не касается их душ. Божественная премудрость не доходит до разума. А, оказалось, таким людям и предложить-то нечего. Этим ловко пользовались заморские миссионеры и доморощенные сектанты. Свои же духоборцы еще не успели вырасти. Сказывались многие годы запрета на проповедь. А нужно было биться за духовную целостность Отечества.
Для таких людей — считающихся православными, но не знающих о православии почти ничего — и сочинил, и спел отец Роман свои первые духовные песни.
Они зажили своей жизнью, преодолев границы не только Псковской епархии, но и России. Их стали транслировать по радио, записывать на грампластинки, издавать книгами. Их стали использовать эстрадные исполнители. Хорошо, если они, как Жанна Бичевская, от которой я сейчас везу иеромонаху Роману подарок, — две упаковки пластинок с записями его песен в ее исполнении, испросили на то благословения. Другие своевольничали, а то и просто хулиганили. Где-то в Питере положили его песни на рок-музыку, чем повергли отца Романа в неописуемое смятение, заронив сомнение, что, может быть, вовсе не следовало эти песни писать или отпускать их дальше круга друзей. Но тогда терялся весь смысл тогдашней его духовной работы.
А с чего начиналось-то? Заехал как-то в гости к старцу Николаю на остров Залита. И был поражен, когда после трапезы старец вдруг сказал:
— Давайте-ка я вам спою.
И пошел к инструменту. Видя замешательство своего гостя, добавил весело:
— Не смущайтесь, батюшка! Бог слышит всякое обращение к Нему, а в чем оно выражено — в молитве, стихах, музыке, песне или живописи — не все ли равно?
В Самолве он искал уединения, но не нашел. Приходили околоцерковные старушки, приносили сплетни, хулили друг друга, а за глаза и батюшку.
Мир втягивал и тут его в свои жернова. А он всегда сторонился мира. И тогда отец Роман решился на отшельничество.
Отец Никита предложил ему домик, оставшийся от родителей. Когда-то там была деревня, да умерла, остался лишь этот дом. А вокруг леса да болота. Там отец Роман и живет. Сейчас он за штатом по здоровью. И, живя в скиту, может свободно вести монашеский образ жизни и писать новые стихи и песни. О душе, которая бы «не забывала Бога и к людям относилась, как к себе». О Святой Руси, где расплодились скоморохи да заморские нехристи. «То, что срамом было, стало славою, то, что славою было, оплевано, а князья одну думку думают — как без Бога им миром правити».
Без Бога нация — толпа,
Объединенная пороком.
Или слепа, или тупа,
Иль, что еще страшней, жестока.
Нет, не я один искал встречи с Романом-псалмопевцем. Едут к нему даже в затвор паломники не только из России, но и из Сербии, Греции, Польши, Молдавии, Украины, Америки. Освободившись из заключения, находят здесь душевное отдохновение бывшие преступники. Живут у него неделями. Но не праздно живут. Всем миром поднимали в скиту часовенку. Сруб рубили в окрестных лесах. Запрестольный крест резали в Молдавии, врата — в Белоруссии, везли по воде. Иконостас отец Роман расписывал сам. Чтобы отсечь соблазн славой, поэт вышел из состава Союза писателей, отказался от литературных премий «АЛРОССА» и журнала «Наш современник».
Один архиепископ, представляя первую пластинку с песнопениями иеромонаха Романа, сравнил его со звонарем. Этот образ мне особенно по душе. Внизу родник, старое заброшенное кладбище, загаженные поля, вымирающие деревни, спившиеся люди, отвернувшиеся от Бога и друг друга, а он звонит и звонит, тревожа дремлющую совесть. «Что ты спишь, восстань душа моя…». Этот звон во многих душах сеет беспокойство и надежду.
Специально для Столетия Александр Калинин 19.03.2008
Мы в Телеграм