Гулко пронеслись над проснувшимся городом первые удары соборного колокола. Радостно откликнулись на них с других колоколен. Загудели, зазвенели могучие звуки и, трепещущей могучей волной повисши в освежившемся ночным ветерком воздухе, далёким эхом раскатились по окрестностям города.
К церквам в разных направлениях потянулись богомольцы. Особенно много их шло по направлению к монастырю, где на этот раз служил архиерей.
Отцу Павлу пришлось пройти значительное расстояние, прежде чем добраться до монастыря. Когда он вошёл в обширный монастырский собор, служба уже шла; приближалось время пресуществления Святых Даров. Народу было полно.
Пробравшись в самый перёд, отец Павел стал против Царских врат, откуда лучше всего можно было увидеть архиерея и наблюдать за действиями в алтаре. Глаза его тотчас же устремились туда. Там, перед святым престолом, окружённым целым сонмом священнослужителей, буквально в облаках кадильного дыма стоял святитель.
Что сразу же бросилось в глаза отцу Павлу — это отсутствие всякой суетни, столь обычной при архиерейских служениях. Какая-то благоговейная тишина царила в алтаре. Величественная фигура святителя, казалось, застыла в молитвенном напряжении. Молча и неподвижно стояли священники, серьёзные, глубоко сосредоточенные. Глаза их были устремлены на святой престол, уста шептали молитвы, во взоре выражалось чувство томительного ожидания. Казалось, что все священнодействующие ждали пришествия Кого-то Невидимого, и у всех у них была одна мысль, что это пришествие Невидимого зависит от степени их усиленного молитвенного призывания, и чем сильнее они будут призывать Его, тем ощутительнее Он явится им здесь, среди них, на этом именно святом престоле; и, наоборот, если ослабнет внимание и напряжение их духовных сил, устремившихся незримыми токами через видимое небо к Невидимому Богу, — оборвётся обратный ток Христовой благодати, и останется небо без ответа, а они уйдут от святого престола неудовлетворённые и смущённые, и нельзя будет им смелыми и ясными глазами взглянуть на эту толпу молящихся, собравшуюся в надежде получения благодати и оставшуюся обманутой, благодаря безсилию их, духовных своих посредников между небом и землёй.
Священный трепет охватил отца Павла. Невольно вспомнились ему рассказы палестинских путешественников о нисхождении святого огня в Великую субботу у Гроба Господня. Вот многотысячная толпа паломников многих национальностей наполнила храм. Все с напряжением ждут таинственного момента. Взоры всех обращены на патриарха. Медленно тянется время, но близится торжественный момент. Толпа то зашумит, всколыхнётся, то снова замрёт в ожидании. С полным сознанием лежащей на нём ответственности идёт патриарх в часовню гроба Господня. Здесь перед мраморной доской, лежащей на месте, где лежало Тело Иисусово, падает он ниц, в горячей молитве умоляя Господа о ниспослании огня. Проходит в томлении минута… одна… другая… третья… огня нет. В храме слышится гул. Сначала тихий и робкий, растёт он затем всё шире и выше и, наконец, тяжёлой волной сердитого рокота долетает до слуха святителя. Хорошо знает святитель, что означает этот гул. Это ропот толпы, недовольной слабостью молитвы святителя. Если не будет огня, обманутая в своём ожидании толпа растерзает его живого. И в смертной тоске он снова и снова простирается ниц на холодном полу, напрягает последние силы и весь уходит в молитву. Холодный пот выступает у него на лбу. Вдруг маленькая искорка, за ней другая, третья засверкали над доской. Радостный подымается с полу святитель, спешит зажечь о них пук свечей, и торжествующе выносит его народу. Ликует толпа, хватает огонь, целует руки, ноги, одежду святителя, а он, измождённый и крайне усталый, исполнив свой долг, спешит удалиться.
Отцу Павлу, смотревшему на владыку, не случайно пришла в голову мысль сравнить его с Иерусалимским патриархом. Владыка, казалось, действительно находился в том же томлении духа. С той же тревогой ожидал он наступления момента пресуществления Святых Даров и молил Господа о нисхождении на них Святого Духа. Молитвенное напряжение святителя сказывалось в его голосе и в тех ударениях, с которыми он произносил положенные по служебнику возгласы.
Чувство недоумения охватило отца Павла, когда он прислушался к голосу владыки. Странно: голос этот показался ему знакомым. Но напрасно отец Павел напрягал свою память: он никак не мог вспомнить, где именно он слышал этот голос и кому он принадлежал. С живейшим нетерпением стал он ожидать, когда владыка обернётся лицом к народу…
Кончился момент пресуществления Святых Даров. «Аминь. Аминь. Аминь», — раскатился по алтарю радостный вздох протодиакона, и все священнодействовавшие, осенив себя крестным знамением, в порыве сердечного благодарения Богу, пали ниц перед Его святым престолом.
По ходу службы отец Павел знал, что ещё два-три возгласа, и владыка обернётся к народу преподать ему благословение. Он нетерпеливо подвинулся вперёд и, сам не замечая того, отстранил рукой стоящую впереди его какую-то даму, огромная шляпа которой мешала ему видеть Царские врата. Дама обернулась, что-то обидчиво заговорила, но отец Павел не успел расслышать: в это время в Царских вратах показалась фигура архиерея с лицом, обращённым к народу. Быстро вскинул на него глаза отец Павел и… остолбенел. Перед ним, в архиерейском облачении, с митрой на голове, стоял пароходский «батюшка».
Мысли спутались в голове отца Павла. Внутри у него как будто что-то вспыхнуло, закружилось, завертелось и разлилось по лицу жгучей краской стыда. Инстинктивно он подался назад, стараясь скрыться в толпе народа, чтобы не попасть на глаза архиерею. Но владыка, казалось, не заметил никого. Окинув быстрым взглядом толпу, он тотчас же поднял свои глаза к небу и, преподав народу благословение, удалился в алтарь.
— Господи! Что я наделал?! Что я наделал?! — прошептал почти вслух отец Павел. — Ведь это я ему предложил водочки-то.
Кое-как дослушал он обедню и, не дожидаясь расхода молящихся, быстро направился к выходу, порешив в уме в тот же день выехать из города.
— Батюшка, а батюшка! — послышалось сзади отца Павла. Он обернулся и увидал догонявшего его стихарщика. — Владыка приказал вам сказать, чтобы вы пришли к нему в следующее воскресенье, вечером непременно…
— Ну, пропал я, — подумал отец Павел, — заметил…
Выходившая из церкви толпа оттеснила отца Павла, затолкала, подхватила и вынесла за монастырскую стену.
Владыка остался осматривать монастырь. Этот монастырь известен был своей чудотворной иконой, к которой стекались богомольцы почти со всех концов России. В золотой ризе, сплошь усыпанной драгоценными камнями, стоимость которых исчислялась сотнями тысяч рублей, эта икона стояла на самом видном месте храма монастырского и составляла его главную святыню и единственную славу огромнейшего монастыря. Незадолго до прибытия в епархию нового владыки икона была украдена. Ахнули православные, услыхав об этом небывалом ещё в истории России кощунственном святотатстве. Розыски не привели ни к чему. Икона погибла для монастыря безвозвратно.
Много обвинений посыпалось на монастырскую братию за то, что не смогли уберечь святыню. Доля правды была в этих обвинениях. Монастырь был огорожен высокой каменной стеной, перелезть через которую не пришло бы в голову ни одному вору, но в одном месте, где монастырь соприкасался с частным владением, вместо каменной стены протянулся низенький дощатый заборчик. Отсюда, видно, не ожидали никакой опасности. Через это-то место и забрались воры. Этим же путём унесли они икону.
Русский человек задним умом крепок. Только после похищения святыни пришла монахам мысль обезопасить это место: протянуть и здесь тоже каменную стену. Мысль эта была приведена в исполнение с большим усердием, и теперь на месте прежнего деревянного заборчика высилась огромная каменная стена, через которую, действительно, и ворону страшно было перелететь. Отец игумен справедливо гордился этой постройкой. К ней-то он и повёл владыку, в надежде, что архипастырь по достоинству оценит его труды. Но в этом ему пришлось разочароваться. Владыка внимательно осмотрел стену, покачал головой, услыхав, каких денег она стоила, и вдруг, остановившись, круто повернулся к сопровождавшей его монастырской братии.
— Ну что ж? Вот вы построили стену и думаете, что защитились от воров? Напрасно: воров вам не перехитрить, устанете. От воров можно было спастись стенами да запорами в старину, когда разбойничали только на больших дорогах, в тёмном лесу, в полуночное время, когда разбойника или вора можно было узнать даже по наружности. Теперь не то. Сами вы знаете, что воров расплодилось теперь столько, что не хватит рук переловить их всех. Хотите обезопасить себя от воров? Не собирайте сокровищ, которые воры крадут. Если бы оставался чудотворный образ в виде, каким явил его Господь, едва ли пришло кому-нибудь в голову украсть его… Обложили его золотом, усыпали его драгоценными камнями… А кому нужны они? — Кому нужны были, тот и взял их. Вам ли напоминать, что «Господь не от рук человеческих угождения приемлет, требуя что…» Народ этим выражает свою благодарность, своё служение Богу. Иной ведь больше ничем не может послужить Господу, как только именем своим. И с радостью несёт он его в монастырь… Да будет благословен его дар… но «милости хочу, а не жертвы». Не на вас ли лежит священная обязанность очищать людские жертвы? Не всякая копейка, принесённая в монастырь, чиста; от иной смердит грехом, а от которой и кровью па́хнет. Очищайте же всякое серебро и золото, приносимое сюда, расплавляя и перегоняя его через горнило вашего благочестия. Всё приносимое в монастырь должно служить лишь подставкой для того светильника, о котором сказано в Евангелии, что его не ставят под спуд. А ведь этот светильник нисколько не будет ярче гореть от того, что дом, в котором он стоит, обло́жите вы золотом и изнутри, и снаружи. Светильник разгорится ярче тогда, когда вы вольёте масла, елея. Только на елей и в елей должны вы обращать те денежные и прочие приношения, которые поступают в монастырь. Вы хорошо понимаете, о каком елее я веду речь. Побольше этого елея, и тогда ярко разгорится тот свет, о котором сказано: «Та́ко да просвети́тся свет ваш пред челове́ки, яко да ви́дят…»
— Как дальше? — обратился вдруг владыка к одному монаху, по всей вероятности, страдавшему ожирением. Не ожидавший такого внезапного вопроса монах смутился и не мог продолжить приведённого евангельского текста.
Владыка улыбнулся и, повернувшись, пошёл дальше продолжать осмотр монастыря. Ему хотелось взглянуть на монастырские пещеры, прорытые под землёю ещё первыми основоположниками монастыря. Это был целый подземный монастырь. Тёмные кельи и разветвлённые по всем направлениям ходы со множеством изгибов и пересечений представляли собою целый лабиринт, выбраться из которого без проводника было немыслимо. Сюда-то удалялись в затвор первые подвижники. Тут они проводили дни и ночи в молитве, обуздывая похоть плоти рытьём первых келий и новых ходов.
Теперь в пещерах никто не жил. Они существовали лишь как достопримечательность монастыря, которую показывали богомольцам. В кельях стояли только иконы, возле которых приделаны были кружки, куда богомольцы опускали свои копеечки.
Богомольцам, желавшим взглянуть на пещеры, почти при самом входе становилось жутко; с некоторыми дамами делались обмороки. Побывавшие в пещерах говорили, что теперь они могут составить себе понятие о чувствах заживо погребённых. Становилось жутко, несмотря на проводника и толпу богомольцев, ходивших обычно по пещерам с зажжёнными свечами… Что же испытывали основатели этих пещер, работавшие здесь в одиночку при тусклом свете лучины?..
В глубоком молчании осматривал владыка пещеры. На одном из поворотов он остановился и спросил отца игумена:
— Сколько лет существуют здесь пещеры?
— Более ста лет, ваше преосвященство.
— И за сто лет, — задумчиво проговорил владыка, — не нашлось ни одного монаха, который, по примеру этих отцов, хоть на вершок бы покопал далее…
При выходе из пещер владыка обратил внимание на тяжёлые железные вериги, висевшие на стене, оставшиеся от первых подвижников. Вериги представляли собой тяжёлые, почти пудовые обручи, замыкавшиеся на замок.
— Вот, — обратился к монахам архиерей, — вот какими запорами вам надо защищаться от воров, вот какими стенами, — владыка показал на пещеры, — нужно загораживаться от них…
— Ну, где уж нам… — простодушно ответил владыке один из монахов.
— А тогда зачем же вы здесь? — сказал владыка и молча вопросительно уставился глазами на многочисленную монастырскую братию. Молча стояли монахи. Молча поклонился им архиерей и, не сказав больше ни слова, уехал из монастыря.
Мы в Телеграм