Я умирал. Она пришла с обходом.
— Священник? Это в наш двадцатый век!
Ну, соглашусь — работа есть работа,
Но чтобы верить! (Бедный человек!
Я начал оживать от возмущенья.
И позабыв, что ладил помирать,
Сказал, что не готов для словопренья:
Не то что говорить — туга́ дышать).
Она своё — ораторство напало:
— В моём роду неверы, как один,
И дедушка… и мама понимала,
Что это всё… не верует и сын.
Ведь я творю добро? — спросила пылко,
(Какого-то больного унесли),
Пропитый муж изобразил ухмылку,
Другой кивнул угрюмо, мол, мели…
А я лежал и думал, что за кара!
Не может быть, чтоб не было причин.
Не просто ж так окутана угаром,
Ещё гордится, что в угаре сын.
За что сие́? Ну, посудите сами,
Не может дом быть так могильно пуст.
И вот что мы с закрытыми глазами
Услышали из самых первых уст.
— Мой дедушка был главный из команды,
Что закрывала Храмы по местам.
И вот однажды под напором банды
(Перевожу — крестьяне, кто восстал,
Не понеся глумлений новой власти),
Ну, чудом люд его не растерзал!
Народ же тёмный, хорошо, на счастье,
Мужик один поднялся и сказал:
— Ну, мужики? И горестно, и больно,
Такое время, пусть живёт, шут с ним!
Не трогайте его — он подневольный.
И в дом пошёл — мой дедушка за ним.
Так и остался жив, иначе б — что вы!
Он до утра не спал, глядел в окно,
А поутру — подмога, всё по новой,
По-ихнему не вышло, всё равно.
(Идейный дед. С подмогою осилил,
Как говорится, переубедил).
А сколько было их по всей России,
Пускающих Отечество в распыл!
О, деды, деды, боевые деды!
Зачем потомкам корни отсекли?
И ваши знаменитые победы
Великим пораженьем возросли…
Мы в Телеграм